Наконец великий князь вышел из задумчивости, заговорил:

— Братья, наперво хочу представить вам нового владыку Симеона, недавно рукоположенного митрополитом на владимирский владычный стол.

С этими словами епископ поднялся с седалища.

— Благослови, отец святой, наш съезд,— сказал Андрей.

Симеон поднял свой крест, осенил им собравшихся, пробормотал негромко:

— Возлюбите друг друга, чада мои, простите друг другу вольные-невольные прегрешения, и пусть воссияет над вами слово Божие во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь.

Все дружно закрестились. Перекрестился и Андрей, молвив:

— Спасибо, владыка, за путное слово и благословение.

Не словом, но взглядом выразительным князь Андрей дал понять владыке, что он свободен. Но Симеон молвил, садясь:

— Позволь мне присутствовать, сын мой.

— Пожалуйста,— пожал плечами великий князь, не умея скрыть неудовольствия от этого. Ему явно не хотелось иметь на съезде свидетелем владыку.

— Братья,— привстав, заговорил Андрей.— Великий хан Тохта прислал нам своего посла Александра Неврюя, который бы разобрался в наших делах и передал бы нам слово великого хана, а ему, всемогущему, нашу любовь и приязнь.

— Ишь ты, как взлюбил поганого царя,— пробормотал князь Данила на ухо Михаилу.— С-сука.

— Высокочтимый салтан Неврюй,— повысил голос князь Андрей.— Мы просим почтить нас своим присутствием.

Дверь распахнулась, и на пороге появился знатный татарин в зеленом бешмете, из-под которого виднелась ярко-желтая рубаха с перламутровыми пуговицами.

По знаку великого князя все князья встали и поклонились послу, важно прошествовавшему к стольцу и усевшемуся на приготовленное для него седалище с шелковой подушкой.

— Высокочтимый салтан Неврюй,— повысил голос князь Андрей.— Здесь собрались все... почти все русские князья. Они с нетерпением ждут царского слова из уст твоих.

Неврюй обвел быстрым взглядом своих щелок-глаз присутствующих и сказал отрывисто, словно пролаял:

— Великий хан недоволен вами.

И замолчал, словно ожидая чьего-то вопроса. «А когда он был доволен»,— подумал князь Данила. Но, видимо, подумал вслух, так как щелки-глаза оборотились на него, и посол наконец-то начал речь, опять как бы пролаивая каждое слово. Видимо, из-за некрепкого знания языка:

— Потому что вы стали неисправно платить выход. И платите кто как хочет и когда хочет. Если сравнить прошлогодний выход с выходом первого года после числа, то вы дали меньше трети, а хлеба вообще ни одного мешка.

— Но у нас был неурожай,— заметил князь Данила.— Голод.

— Ты бы помолчал, Данила, не перебивал посла,— попытался осадить брата Андрей.

— Нет-нет,— осклаблился Неврюй,— Пусть говорит, пусть говорит. Я должен слушать.

— У нас все сгорело. Люди целыми деревнями умирали от голоду. Где ж нам было взять хлеб.

— Спрашиваешь, где? А где твой сосед, тверской князь, брал? А?

Михаил Ярославич понял, что надо говорить:

— Я покупал у купцов, везших хлеб с Низу, и велел его скармливать голодающим, чтоб не вымерли. Платил втридорога. Если б я этого не сделал, то вся бы Тверь скудельницей была б.

— Но почему ты нисколько не послал в Орду?

— Потому и не послал, что все до зернышка скормил голодающим.

— Но сеял же?

— Сеял. Но кто ж семенное зерно включает в выход, Нев-рюй? Сам посуди, если я нынче не посею, что я в зиму повезу вам?

— Тут ты прав, князь Михаил,— неожиданно согласился Неврюй.— Но все же выход для вас должен быть на первом, главном месте, а потом уж голодающие.

— Не спорь, Миша,— шепнул князь Данила.— Не докажешь.

Но оказалось, слух у Неврюя был как у лисы.

— Отчего не докажешь, князь Данила? — ухмыльнулся он.— Ежели говорить все как есть, истинную правду, доказать можно.

— Ну коль ты хочешь истинную правду, высокочтимый Неврюй,— с плохо скрытой насмешкой заговорил Данила,— то изволь. Ты сказал, что против года, когда численники народ считали, собрали, мол, менее трети. Так с кого же собирать-то? Ваш салтан Дюденя железной метлой по Руси прошелся, закрома повымел, людей кого не убил, в полон увел, у меня вон Москву сжег...

— Данила-а,— вдруг возвысил голос князь Андрей.

— Что Данила? Что Данила? Я уже тридцать шесть лет Данила. Хорошо, у тебя во Владимире храмы каменные? А у меня?

— А кто ж тебе не дает строить каменные. Меньше гореть будешь. И не заговаривайся.

— Я заговариваюсь? Это, брат, ты зубы заговариваешь, чтоб я часом не напомнил, где ты был при Дюдене. Не по твоей ли указке он четырнадцать городов на щит взял? А? Че морщишься? Не люба правда? А?

— Помолчи, Данила.

— Нет, пусть говорит,— разрешил Неврюй.— Мы ж здесь собрались, чтоб все выговорить, чтоб не держать камень за пазухой.

— Так вот я и говорю, высокочтимый Неврюй, сперва Дюденя, а потом и голод прошелся по земле, откуда ж такой же выход будет, как после числа? И между прочим, жгли города по выбору. Небось Городец не тронули, Нижний Новгород тоже обошли. Переяславль хоть пограбили, но не сожгли. Отчего? Да оттого, что князю Федору как союзнику подарили. Правда, когда его оттуда попросили, он сам сжег его.

— Это ложь! — вскочил Федор Ростиславич.

— Вишь, как правда тебе глаза уколола, Федя. Ажник подпрыгнул. А ну-к еще ножкой притопни. Ты, милок, ты сжег Переяславль.

— Докажи, Данила Александрович, прежде чем напраслину возводить. Чтобы я, да своей рукой...

— Зачем тебе было своей, али слуг мало?

— Ну что вы спорите? — вмешался великий князь.— Али мало наши города горят от всяких разных причин, то молния, то от лучины, а то еще отчего.

— То от набега поганского, то от руки княжьей,— не удержался, съехидничал князь Данила.

— Нет, Андрей Александрович,— не успокаивался Федор Ростиславич.— Пусть он докажет.

— В самом деле, Данила, с чего ты решил, что князь Федор это сотворил?

— А спроси племяша нашего, Ваня,— повернулся к соседу Данила.— А ну-к скажи, чего ж ты молчишь?

— Так что уж теперь,— замялся переяславский князь.

— Ага-а,— закричал Федор Ростиславич, по-своему восприняв колебания молодого князя.— Чего ж ему говорить, раз его там в то время еще не было.

— Так, Федор Ростиславич,— взглянул ему прямо в лицо князь Иван,— жители-то, погорельцы, двух твоих гридей-за-жигалыциков схватили.

— Ну так где же они?

— Вестимо, тут же убили.

— А може, это твои гриди были,— осклабился Федор, садясь на лавку.

— Твои, Федор Ростиславич, твои. Ты там, почитай, год сидел, мизинные всех твоих отроков в лицо знали.

— Ну, мизинные мало ли чего не нагородят. Токо слушай чернь-то.

— Нет, ты гляди,— опять вскочил возмущенный Данила,— Кто ж ты после этого, Федор? Ты ж самая настоящая змеюка подколодная.

— Князь Данила! — крикнул Андрей, стукнув ладонями по подлокотникам.

— Что Данила, что Данила? Я вот ему дам в рыло, вот и узнает князя Данилу.

— Ты не смеешь бесчестить князя! — кричал Андрей.

Но московский князь уже сорвался с цепи:

— Какой он, к черту, князь? Он грязь!

-Ну, знаешь...— поднялся с лавки Федор, ободренный явным заступничество великого князя.— Такого сраму не прощают.— И цапнулся за голенище, намереваясь явно припугнуть москвича.

Однако у Данилы засапожник быстрей блеснул в руке, что явилось неожиданностью для Федора. И он тут же закричал:

— Видал, Андрей Александрович, он на съезд оружным пришел.

Однако великий князь не стал оговаривать за это брата, так как понял, что и у Федора за голенищем не сучок припрятан, просто он его достать не успел.

— Будет вам, петухи!

Столь бурное и горячее начало съезда не сулило хорошего продолжения. Неврюй не вмешивался в споры, понимая, что здесь правого все равно не найти. Обид у всех накопилось столько, что дай Бог, чтоб до крови не дошло.

В первый день Бог миловал, до драки не дошло, хотя и не раз назревало. Отпуская братию, великий князь наказал: