— Она у отца, Андрей Александрович.

— Почему не у тебя?

— Потому что грамота составлена на его имя.

— Ванька перед смертью совсем выжил из ума! — возмутился князь Андрей.— Разве ему не было известно, что Переяславль всегда был у старшего? Мне, только мне он должен был передать мою дедину. Это мой удел. Ты понимаешь?

— Понимаю, Андрей Александрович,— согласился Юрий.— Но воля покойного... Ее же нельзя переступать.

— Я хочу видеть эту крепостную грамоту.

— Но она в Москве.

— Езжай в Москву. Пусть отец твой приезжает сюда, и мы разберемся. И пусть везет эту грамоту. Пока не увижу своими глазами, я Переяславль не уступлю. Езжай и скажи Даниле, что я выгнал тебя.

— Но, Андрей Александрович, ты же тоже подписывал в Дмитрове ряд-докончанье. Там же все клялись не покушаться на чужое.

— Мне Переяславль не чужой. Я тут родился и вырос. Это ты чужой здесь, твоя отчина Москва. Отправляйся.

Молодой конюх Романец, седлавший коня для Юрия, негромко молвил ему, подавая повод:

— Юрий Данилович, вся челядь переяславская за тебя стоит и бояре тоже. Гнал бы ты его со двора.

— Он, Романец, великий князь в Русской земле, и мы все в его воле.

— Да знаю я, но надоел он нам как горькая редька. Знаешь, как его в народе дразнят?

— Как?

— Хвост Татарский. Так радовались, что к князю Даниле перешли, а тут его нелегкая принесла.

— Ничего. Все уладится. Привезем ему заветную грамоту. Он согласится, куда денется.

Через неделю приехал в Переяславль из Москвы князь Данила Александрович.

— Ну, где твоя грамота? — встретил его вместо приветствия вопросом великий князь.

— Со мной.

— Кажи.

— Покажу, но не ранее чем мы соберем всех послухов, при ком писалась она.

И во дворец были призваны все свидетели — епископ, бояре и даже писчик, писавший грамоту.

И чем более их являлось в горницу князя, тем более мрачнел Андрей Александрович. Наконец процедил сквозь зубы:

— Да у вас, вижу, здесь заговор.

— Окстись, брат, о чем ты говоришь? — сказал князь Данила и, развернув, протянул ему грамоту,— Вот читай, при всех послухах читай завещание Ивана Дмитриевича.

— Почему я должен читать? Что у вас, все неграмотные?

Данила Александрович пожал плечами, вздохнул, обернувшись к свидетелям, спросил:

— Кто прочтет?

— Давай я, князь,— вызвался писчик.

Однако это не понравилось Андрею Александровичу.

— Пусть прочтет святый отче,— сказал он.

Данила подал грамоту епископу. Седой иерей принял грамоту и, отстранив ее далеко от глаз, прочел нараспев, как привык читать молитву. Потом не спеша свернул ее и подал князю Даниле.

Великий князь, насупив брови, что-то ковырял ногтем в столе и долго молчал, наконец поднял глаза на присутствующих:

— И вы все подписали?

— Да,— невольно хором отвечали свидетели.

— Ступайте,— махнул рукой Андрей Александрович.

Но когда все ушли, он сказал князю Даниле:

— И все-таки это не по закону.

— Ты опять за свое, Андрей.

— Как ты не понимаешь, Данька,— вдруг почти со слезой начал Андрей,— я здесь родился. Здесь. Вот на этом самом месте. Вырос. И вдруг является сюда хозяином москвич какой-то. А? Это справедливо?

— Но я же тоже родился здесь.

— А посадил сюда Юрку-сопляка.

— Юрий здесь наместником, пока привыкнет к управлению. Ты же тоже не сидишь сразу и в Городце, и в Нижнем, и в Новгороде, хотя владеешь всеми ими. Тебе этого мало? Так?

— А-а, ни черта ты не понимаешь, Данила.

— Я все понимаю, Андрей. И считаю, Иван, Царство ему Небесное, правильно рассудил, что Переяславль Москве отказал.

— Кстати, о Новгороде. Им владеть — все равно что налима голыми руками держать. Того гляди, высклизнет. Сам знаешь. Даже отца выгоняли, хотя он выручал их не раз. Это я к тому, что говоришь, я владею Новгородом.

— Но Городец и Нижний твои же. А Владимир чей? Тоже твой. Почему тебя бесит, что к моей Москве Переяславль присо вокупился?

— Ты так ничего и не понял,— махнул рукой великий князь.

— Я все понял, Андрей. Все. Ты хотел бы усилиться того более. А для чего?

И едва удержался, чтоб не спросить: «Татарам больше выход собирать?»

— А ты для чего на Рязань руку протянул? — спросил, в свою очередь, Андрей Александрович.— Вторым Юрием Долгоруким хочешь стать?

— Ну, с Рязанью я хочу союз заключить,— отвечал, несколько смутясь, Данила. В мыслях-то потаенных он хотел бы и Рязань к Москве притянуть, как и Переяславль. Да не получилось по задумке-то: у Рязани хозяин был — Константин Романович. Хоть он вроде в плену в Москве, а все ж Рязань-то его. Вот если б удалось его уговорить написать такую же грамоту, какую Иван написал, тогда б никто не смог попрекнуть князя Данилу ни в чем. Но упирается князь Константин, боится: «Напишу, а меня тут же и проводят на тот свет».

А Андрей, почувствовав заминку в ответе брата, продолжал напирать:

— Что-то долго ты с Константином-то рядишься. В по-руб-то еще не запер?

— Да ты что? Али я злодей какой?

— Злодей не злодей, а бояр-то его проредил. Скольким головы срубил? Не считал? Вот то-то. А меня судить берешься.

— Нас суд Божий будет судить, Андрей. Вот к нему нам бы готовиться надо. Я вот к возрасту отца подошел, когда его Бог призвал, а ты и старее его уж. Пора нам, брат, на небо поглядывать. Пора. Из гроба-то уж не посмотришь.

— Пока мы на земле,— заговорил мрачно Андрей,— на нас и земной судья найдется.

С тем и разъехались братья. Андрей в свой Городец, Данила — в Москву, оставив опять Юрия в Переяславле наместником. И хотя Андрей Александрович и не признавал вслух своего поражения в споре за Переяславль, князь Данила считал, что убедил его. Просто самолюбие не позволяло великому князю сказать вслух: «Да, вы правы, владея по духовной».

Однако вскоре князю Даниле донесли из Владимира, что Андрей вновь отправился в Орду, как сказал боярам своим: «Искать правду».

— Тьфу! — сплюнул смачно князь Данила.— Видно, правы людишки-то, обозвав его Татарским Хвостом. Сто раз правы. Нашел себе земного судью — Тохту.

Смерть свою звать — грех великий. Надо жить, не поминая ее. Начнешь поминать хотя бы и шутейно, она тут как тут и явится.

Данила Александрович возвращался с заутрени из церкви Святого Михаила Архангела, когда вдруг почувствовал себя плохо. Перед глазами желтые бабочки замельтешили, ноги подкосились, и все пропало. Очнулся на ложе, в опочивальне своей, рядом были бояре встревоженные.

— Что со мной было-то? — спросил сразу осевшим голосом, который и сам не узнавал.

— Ты упал вдруг, князь, едва подхватить успели.

Князь до того ослаб, что и пальцем шевельнуть не мог.

Лишь мысль в голове ворочалась: «Видно, отец к себе зовет. Что-то рановато, батюшка, еще и года не дотянул до твоего-то возраста».

Пролежав три дня, попив какого-то взвару, приготовленного лечцом, решил встать Данила Александрович. Однако едва поднялся, вновь голова закружилась, в очах потемнело. Опустился на ложе, отдышавшись, подумал: «Все. Карачун пришел».

Велел позвать сыновей всех. Явились Иван, Александр, Борис и Афанасий. Старшего Юрия не было, сидел в Переяславле.

Здесь самому старшему — Ивану — пятнадцать лет, остальные совсем еще порщки, им бы еще бавиться. У младшего Афанасия шишка на лбу.

— С чего это у тебя? — тихо спросил отец.

— Борька-гад хлудом ударил.

— Что я, нарочи? Да? — начал оправдываться Борис.— Он сам подлез. Я хлудом машу, а он — нате вам. Вот и получил.

— А ты не видел, что я иду? Да?

— У меня глаз на затылке нет.

Увидев, как изморщился отец от этих препирательств младших, Иван цыкнул на них:

— Да замолчите вы!

Стихли младшие княжичи. Данила Александрович окинул всех долгим нежным взглядом, заговорил негромко:

— Видно, помру я скоро, дети. И заклинаю вас, не ссорьтесь между собой, не тешьте дьявола. Живите дружно, помогайте друг дружке. Если станете ссориться, стопчут вас недруги. Из-за чего, думаете, поганые на нашу землю сели? Из-за ссор меж князьями. Каждый лишь о себе думал. Вот Орда и перебила их по одному. А мы расхлебываем. Слушайтесь старшего брата Юрия. Когда меня Бог призовет, я там за вас молиться стану. Ты, Ваня, сядь тогда в Переяславле, а Юрий пусть будет в мое место в Москве. Подрастет Александр, добудьте и ему стол поближе где.