— Боярин без князя что пес без двора. Ты едешь со мной, Давыд?

— А куда?

— К князю московскому Юрию Даниловичу.

— Эх, кабы был жив Данила Александрович,— вздохнул зять.— А этот...

— Что этот?

— Зловреден несколько.

— А Андрей так добр был?

— Андрей тоже не мед, но все же привыкли как-то.

— И к тому привыкнем.

— А може, в Тверь лучше? — подал голос Федор.

— А ты сиди,— осадил Акинф сына,— Куда отец, туда и вам с Ванькой надлежит. Сказано — в Москву, едем все в Москву. Вон и сестра с зятем с нами.

Обоз боярина Акинфа более тридцати подвод насчитывал. С семьей его ехали и челядь, конюхи, повара, кузнецы, рабы и даже несколько псов-цепняков бежали у колес. Всех дворовых вооружил Акинф бережения ради в неблизком и опасном пути. Только рабам не доверился боярин, а чтоб не сбежали в дороге, забил их в колодки и как псов привязал к телегам, наказав для устрашения:

— Кто вздумает бежать, на месте убью.

А куда бежать рабу? В лес на голодную смерть, зверю на закусь. Везли с собой весь скарб, посуду, котлы, крупу, муку и даже несколько кодовб с медом. Была и казна у боярина — невеликая, но и немалая по его чину, где-то около двухсот гривен. Казну в кожаной калите, туго завязанной, сунул боярин в самое надежное место — под зад жене своей, наказав строго:

— Сиди и не вздумай вставать.

— А как же? Ежели мне...

— Ежели припрет дюже, я подменю.

Так и ехали, угреваясь на казне по очереди, но ни на мгновение не оставляя без присмотра и щупанья ягодицами: на месте ли? Слава Богу, доехали благополучно.

Князь Юрий Данилович с братьями встретил приезд Акинфа с нескрываемым удовлетворением, тем более что за ним потянулись из Городца и другие.

— Прими, надежа князь, под свою высокую руку.

— Сколько народа у тебя? — спросил Юрий Данилович.

— Со слугами и рабами сотни полторы будет.

— Сколько копейщиков можешь выставить?

— Полета наберу, ежели что.

— А вершних? С конями?

— Ох, князь, сам знаешь, год-то какой был.

— Знаю. Ты говори, сколько потянуть можешь?

— Ну, десять от силы, Юрий Данилович, ей-богу, разорил нас неурожай-то.

— Ладно. Селись пока на посадке за Яузой. Не забывай ко двору являться. Думать.

За Акинфом подъезжали и другие бояре Андреевы, но те поскуднее были, более тридцати копий не могли князю обещать.

И когда являлись ко двору княжескому, Акинф, как наиболее важный, садился ближе всех к стольцу князя, и никто не мог оспаривать его преимущества: калита-то у Акинфа была поувесистее.

Но тут из Киева прибыл богатейший боярин Родион Несторович с сыном и со всем своим двором, насчитывавшим тысячу семьсот человек. И сразу затмил всех московских и городецких бояр. Согласно богатству его и знатности ему была и честь воздана Даниловичами. Что, конечно, явилось оскорблением для других.

— Что ж это такое? Явился какой-то чужак с ветра, а ныне с князем едва не с одного блюда ест, с одного кубка пьет.

— Да еще на всех свысока смотрит!

Некоторые бояре готовы были гнать из Москвы киевлянина, если б их воля была. Но воля княжья, а он рад, что к нему люди бегут, что, ведомо, усиливает Москву.

С боярами прибывали мастера разные и по камню, по дереву, по металлу, а главное — воины для грядущих походов, планы которых роились в головах молодых наследников Данилы Александровича.

Приезжавшим отводили участки вокруг крепости, они сами отстраивались, разводили огороды, сады, скот. Торговали. Москва разбухала деревнями. И, как правило, во главе каждой боярин был, а то и несколько вятших, там и суд творили, и дань собирали.

Появление Родиона Несторовича больше всего ударило по самолюбию Акинфа Ботринича, привыкшего быть первым при князьях. Он, умевший дать дельный совет князю, с успехом вести переговоры от его имени, а когда надо, опоясаться мечом и повести дружину в бой, вдруг почувствовал здесь, в Москве, как бы ненужность свою, невостребованность.

Князь если спрашивал совета, то у Родиона, если хвалил кого, то обязательно киевлянина, и уж совсем было несправедливо, когда на пиру он пил здоровье «дорогого Родиона Несторовича», забывая о других боярах, не менее знатных и заслуженных.

Сердце Акинфа Ботринича наконец не выдержало. Воротившись однажды от князя в свой полотняный лагерь за Яузой, он сказал зятю:

— Все, Давыд. Надо уезжать.

— Куда?

— В Тверь. Здесь нас не ценят. Вели запрягать коней, сворачивать шатры.

Тут же конюшие побежали в поле ловить спутанных коней и запрягать их в телеги. К ночи уложились и сразу же, под покровом темноты, выехали. Не стали дожидаться утра, когда могли бы возникнуть неприятности с Даниловичами.

Когда на следующий день Юрию Даниловичу сообщили об отъезде Акинфа со всем двором, он удивился:

— Куда ж его понесло?

— Судя по следам, в Тверь.

— Ну что ж, вольному воля,— сказал князь.

И хотя весть была неприятной, князь Юрий не подал вида. Борис Данилович предложил:

— Может, послать погоню?

— А зачем?

— Ну как? Воротить чтоб.

— Силой мил не будешь. Пусть его едет.

И Акинф прибыл в Тверь к Михаилу Ярославичу, где был встречен с большой теплотой и вниманием. Особенно ему поглянулось, что князь предложил место на выбор.

— Ну, где больше нравится, Акинф? — сказал он.— Зать-мацкий конец, Заволжский посад или Затверецкий? А может, Загородский? Вот. Выбирай.

У Акинфа глаза разбежались. Конечно, для него лучше в крепости, поближе к князю. Но князь Михаил почему-то не сказал об этом. И боярин, чувствуя полное к себе расположение, спросил осторожно:

— А в крепости нельзя?

— Почему? Очень даже можно,— сказал Михаил.— Я думал, тебе воля-ширь нужна. Найдем место и в крепости. Вот тут, у Владимирских ворот, есть свободное местечко. Правда, тесноватое, но...

— Ничего, ничего,— обрадовался Акинф.— Лишь бы терем и поварня вошли.

— Тогда стройся здесь. Древодельцы нужны?

— Нет. У меня свои есть.

— Ничего. Я пришлю еще. Быстрее сгоношат жилье. А конюшню, кузню вынеси в Загородский посад, будет почти что рядом.

Слушая князя Михаила, оттаивал душой Акинф: «Вот это настоящий князь, не то что московский сопляк. Этот знает цену боярам. За этого не жаль и живота положить».

И очень уж хотелось Акинфу хоть чем-то угодить своему новому господину, сделать что-то приятное для него. Но получилось так, что начал с неприятной новости:

— Михаил Ярославич, я думаю ты знать должен...

— О чем, Акинф?

— Юрий Данилович собирается ехать в Орду просить себе ярлык на великое княженье.

— На великое? Он? — удивился князь.

— Да, именно на великое.

— Он же вчера лишь из княжат вылупился,— покачал головой Михаил,— и уж в великие взалкал. А? Акинф? Это ж нахальство!

— Конечно, Михаил Ярославич.

— Как он хоть право свое объясняет?

— А говорит, после Андрея великий стол должен был наследовать отец — Данила Александрович, а коль отец умер, то теперь он в его место.

— Ах, пострел.

— Этот «пострел» уже собирает выход для хана, подарки для ханши. Надо б тебе поспешить, Михаил Ярославич. Ты ведь в роду старший сейчас.

— Да, ты прав, Акинф. Спасибо, что предупредил.

Похвала по душе пришлась Акинфу, и он предложил:

— А его можно перехватить. Задержать.

-Как?

— Очень просто. Он же Волгой пойдет.

— Ну?

— С ним народу не много будет.

Мысль, высказанная его новым боярином, долго не давала уснуть князю. Ворочался, вздыхал. Анна Дмитриевна догадалась: что-то мучает мужа, спросила:

— О чем думаешь, Миша?

— Да понимаешь, Юрий хочет великий стол захватить.

— Но он же молод еще.

— Из молодых, да ранних. Эвон уж Можайск под себя забрал, рязанского князя в поруб упрятал. Надо ехать к Тохте, и как можно скорей.

— А постриги Александру?

— Постриги обождут, мать. Какая разница — в три, в четыре года... Ворочусь — постригу.