И словно эхо звучало повторно и звонко: И-эх, мы не станем горевать, вать-вать.

— А кто это — славяне? — спросил княжич пестуна.

— Это новгородцы так себя называют в отличие от полян.

— А поляне — это киевляне? Да?

— Совершенно верно. Молодец, что помнишь.

— А зачем они сапоги сымают?

— Да у них, у славян, от веку так заведено — в сечу босыми идти.

— А зачем?

— А спроси их. Може, для бережения сапог, а може, как раз для того, как в песне поется, чтоб легче потери считать после драки. А може, для того, чтоб с мертвых после не сдирать обутки.

Вечером, когда уж село солнце и стали полки останавливаться на ночевку, княжич с пестуном вернулись к своим тверичанам.

Александр Маркович расседлал обоих коней, привязал к княжьей повозке, задал им овса. Стали с княжичем постели устраивать, расстелили потники, под головы седла уложили. Рядом дружинники разожгли костер, чтобы дымом унять комаров.

Пестун укрыл княжича своим корзном⁹, сунул пирог капустный.

— Пожуй, Михаил, пока домашнее есть.

Их отыскал Святослав, спросил:

— Ну, как?

— Все ладом, князь,— отвечал пестун.— Не хочешь ли пирога, Святослав Ярославич?

— Давай,— Князь взял пирог, присел около, стал есть. Потом, вздохнув, сказал: — Вот никак не думал, что на родной город ратью пойду.

— А ты в Переяславле родился? — спросил княжич.

— Ну да. Там и постригали. А когда татары пришли, город сожгли, мать убили, меня мальцом в полон увели.

— Так ты и в плену был? — удивился княжич.

— Был, брат. Там и татарскому языку выучился. Отец потом выкупил меня за немалые деньги. Так что, брат, я тоже сиротой возрос, маму едва помню. Тебе больше повезло, Миша, мать вон в поход пирогами нагрузила.

— Бери еще, князь,— предложил Александр Маркович.— Нам их целый туес наложили. Бери, пока свежие.

Святослав взял еще пирог. Пестун, помолчав, сказал:

— Святослав Ярославич, под твоим княженьем Тверь, считай, десять лет в тишине прожила. А вот ныне в поход вышли, да не на литву или немцев, а на своих.

— Ты думаешь, Александр, мне драться хочется? Со сво-ими-то? Но и ждать, когда на тебя придут, нет резона. Я все же надеюсь, что крови избежать удастся. Ну, спасибо за пироги, пойду найду посадника. Укладывайтесь. Тронемся рано.

Через три дня подошли к Дмитрову, где ждала уже тверичей московская дружина. Увидев княжича Михаила, князь Данила вскричал радостно:

— Ба-а. Никак, Михаил Ярославич! Вырос-то, вырос как.

— Да и ты ж забородел, Данила Александрович,— сказал Святослав,— Время-то не стоит. Что, идем на Переяславль?

— Да нет, князь, придется тут исполчаться. Какой-то переметчик¹ уж донес Дмитрию, он с часу на час с полком здесь будет.

Немедля стали готовиться. Новгородцев, как более стойких, определили в чело, московскую дружину на правое крыло, тверичей — на левое. Воины разбирали с возов оружие, облачались в брони.

Посадник и князья съехались на пригорке, чтобы договориться о действиях. Святослав Ярославич предложил:

— Послушайте, Данила Александрович, Семен Михайлович, сеча, конечно, дело святое в споре, но давайте попробуем миром договориться. А?

— Как миром? — удивился посадник.— Вече приговорило идти на переяславцев, наказать их.

— Но, Семен, ты в сече можешь половину людей потерять, да еще неведомо, переважишь ли.

— Новгородцы уже суздальцев переважили.

— Это ты про липецкую битву?

— Ну да.

— Это когда было-то, более полета лет тому, считай. Татар еще не было. А ныне Орда над нами висит. Мы сцепимся, у них повод явится прийти на Русь сызнова. А их приход сам знаешь, чем чреват. А ты что, Данила, молчишь? Тебе-то Дмитрий брат ведь!

— Да я что? Я не против мира, мое княжество после прошлого татарского набега не успело оправиться.

С трудом, но все же уговорили посадника согласиться на переговоры.

— Кого пошлем с предложением? — спросил князь Данила.

— Брата моего Михаила.

— Ты что, Святослав, всерьез?

— А что, двенадцатый княжичу. И потом, с ним же пестун боярин поедет. Он будет договариваться, а Михаилу весьма полезно будет при сем присутствовать.

Великий князь Дмитрий Александрович получил из Москвы сообщение о надвигающейся на него грозе, когда тверичи еще только собирались выступать в поход. Ему, только что воротившемуся из изгнания, тяжело было это слышать. Призвав своих ближних бояр Антония с Феофаном, жаловался им:

— Видит Бог, не мыслил я зла на них. Но пошто они аки волки ищут смерти моей? Пошто?

— То Андрей семена рассеял, Дмитрий Александрович.

— И это брат?! А? И этого засранца я когда-то на кукорках таскал, бавился с ним.

— Я мню, то не сам он,— вздохнул Феофан.

— А кто же?

— Сбивает его советник ближний, боярин Семен Толни-евич.

— Коли так, надо утолочь такого советника.

— Ныне его не достать, вместе с князем Андреем в Орду побежал.

— Опять,— вздохнул с горечью великий князь, и Феофану почудилось: слеза блеснула в глазах Дмитрия.

Жалко боярину своего князя, до сердечной боли жалко. Мыслимо ли, великий князь, а гоняют его по Руси, как линялого зайца. И кто? Родной брат вкупе с татарами. И за что? Позавидовал на старшинство его, великий стол вздумал отобрать. И отобрал ведь, и изгнал. Бедный князь Дмитрий добежал до Копорья, а там на него новгородцы окрысились, хотели пленить и татарам выдать. Хорошо, псковский князь Довмонт вступился за своего тестя, помог ему за рубеж уйти и казну его сохранил.

Татары, приведенные князем Андреем, ураганом прошлись по Руси, лишь новгородцам удалось откупиться от поганых. Посадили на великий стол во Владимире Андрея.

Ушли татары на низ Волги, улегся шум. Князь Дмитрий воротился в отчину свою в Переяславль, из Пскова зять Дов-монт казну ему прислал, его людей. Все бы ладно.

Так нет, Андрей по наущению своего Семена Толниевича опять в Орду подался. Мало того, натравил на Дмитрия младшего брата Данилу — этого сопляка московского, науськал Тверь и Новгород.

— Господи, пособи мне на недругов моих,— истово молился Дмитрий Александрович в соборе Святого Спаса.— Освяти меч мой, заслони щитом своим.

С тяжелым сердцем выступил Дмитрий Александрович к Дмитрову. На подходе к городу привели к нему дозорные посланных от супротивной стороны боярина с отроком.

— Кто такие? — спросил, хмурясь, князь.

— Я тверской боярин, Александр Маркович, князь, а се есть сыновей¹ твой, Михаил Ярославич.

— А-а, Миша,— потеплело в глазах князя.— И ты на дядю решил идти?

— Мы с миром, Дмитрий Александрович,— поспешил пестун опередить княжича.

— С миром? — усмехнулся князь.— А сами эвон к сече исполчились.

— То бережения ради, Дмитрий Александрович, и ты, чай, не с вениками пришел. Мы посланы, чтобы убедить тебя вступить в переговоры.

— Что ж, я не против,— отвечал, помедлив, князь.

— Как сговоримся? Где встречу назначим?

— Давайте меж нашими полками, в чистом поле и безоружными. От вас — Святослав, Данила и посадник. От меня — я и два ближних боярина.

— А мне можно? — неожиданно спросил Михаил.

— Тебе? — улыбнулся наконец князь.— Конечно, Миша. Прости, что я тебя опустил. Ты, чай, ныне самая безгрешная сторона.

Встречу назначили на следующий день, определив ей небольшую возвышенность. Однако уже вечером московские ловчие, погнавшись за вепрем¹⁰, наскочили на переяславский дозор. Но те, узрев вепря, поворотили его на москвичей и помогли загнать и добить. Мало того, вместе освежевали его, разложили костер, нажарили свежатинки и за общей трапезой договорились до того: «Драться меж собой нам ни к чему, ежели князьям надо, нехай цокнутся, как эвон, мол, князь Мстислав с Редедей».

Мизинные, черные людишки быстро общий язык находят, особенно за трапезой.