К ее южному краю вела длинная дорожка с перилами. Он зашагал по ней, и слева от него сперва черными горами показались вершины крыш, потом прерии и болота, а затем, выйдя на западную сторону крыши, он увидел внизу канал — неимоверно длинный и смутно различимый в звездном свете. С болот наползала низкая полоса тумана. Пока он разглядывал ее, держась за перила, туман загустел и побелел, скрывая болота и канал. Он приветствовал эту мягкость, эту медлительность тумана — окутывающего, целительного, и все скрывающего. Туман принес с собой немного умиротворения и спокойствия. Глубоко вздохнув, Меруо подумал: «Почему, ну почему мне так печально? Почему я не люблю Суорда столь же сильно, насколько он любит меня? Почему он любит меня?»

Он ощутил, что рядом кто-то есть, и обернулся. Вышедшая на крышу женщина стояла всего в нескольких ярдах от него, тоже положив руки на перила, тоже босая, в длинном халате. Когда он повернул голову, она тоже посмотрела на него.

Женщина была явно местная, со Скалы — смуглая кожа, прямые черные волосы и характерная изящная форма бровей, скул и челюсти не оставляли в этом сомнения, — но имени ее Хадри не знал. В обеденных комнатах северного крыла он встречал немало вечерних женщин в возрасте от двадцати до тридцати. Все они были сестрами, кузинами или джермейнам, и все незамужние. Он боялся их всех, потому что Суорд мог предложить одной их них стать его женой в седорету. Хадри был немного робок сексуально, и разницу между полами ему оказалось трудно пересечь; удовольствие и утешение он находил в основном с другими молодыми мужчинами, хотя некоторые женщины и привлекали его весьма сильно. Женщины из Меруо очень мощно влекли его, но он даже вообразить не мог, что прикасается к любой из них. Боль, которую он здесь испытывал, отчасти вызывалась именно недоверчивой холодностью вечерних женщин, всегда ясно дававших понять, что он здесь чужак. Они презирали его, а он их избегал. И до сих пор не был точно уверен, кто из них Сасни, кто Ламатео, Саваль или Эсбуай.

Ему показалось, что это Эсбуай, потому что она была высокая, но все же он сомневался. Оправданием ему могла стать темнота, потому что он едва различал ее лицо.

— Добрый вечер, — пробормотал он, не называя имени.

Растянулась долгая пауза, и он с сожалением подумал, что женщина из Меруо станет презирать его даже глухой ночью на крыше.

Но тут она негромко отозвалась:

— Добрый вечер. — В голосе ее прозвучал смешок, и это был мягкий голос, который накрыл его разум подобно туману, мягко и прохладно. — Кто там?

— Хадри, — ответил он, снова с сожалением. Теперь она знает, кто он, и станет презирать его.

— Хадри? Вы не местный.

Кто же она, в таком случае?

Он назвал свою ферму, и добавил:

— Я с востока, с водораздела Фадан. В гостях.

— Я уезжала, — пояснила она. — И только что вернулась. Сегодня вечером. Прелестная ночь, правда? Больше всего я люблю именно такие ночи, когда поднимается туман, подобно морю…

Языки тумана действительно слились и стали подниматься, и теперь Меруо на своей скале казался плавающим во мраке над слегка светящейся бездной.

— Мне они тоже нравится. Я подумал…— Хадри смолк.

— О чем? — спросила она через минуту — настолько мягко, что он набрался храбрости и продолжил.

— Что быть несчастливым в комнате хуже, чем быть несчастливым на улице, — проговорил он и печально усмехнулся. — Интересно, почему?

— Я это поняла, — сказала она. — По вашей позе, по тому, как вы стояли. Я вам сочувствую. Что вы… что вам нужно, чтобы сделать вас счастливее?

Сперва ему показалось, что она старше него, но теперь она говорила как совсем юная девушка — одновременно робко и смело, неуклюже, с нежностью. Темнота и туман придали им храбрости, лишили скованности, и теперь они могли говорить искренно.

— Не знаю. Наверное, я не знаю, что значит любить.

— Почему вы так думаете?

— Потому что я… Все дело в Суорде, это он привез меня сюда, — начал он, стараясь и дальше говорить правду. — Я люблю его, но не… не так, как он заслуживает…

— Суорд, — задумчиво произнесла она.

— Он сильный. Щедрый. Он отдает мне всего себя, всю свою жизнь. А я — нет, я не способен…

— Почему же вы не уехали? — спросила она — не обвиняюще, а лишь ожидая ответа.

— Я люблю его. И не хочу причинять ему боль. Если я сбегу, то стану трусом. А я хочу быть достойным его. — То были четыре отдельных ответа, и каждый был произнесен отдельно, с болью.

— Невыбранная любовь, — отозвалась она с грубоватой нежностью. — Да, это тяжело.

Теперь она говорила уже не как девушка, а как женщина, знающая, что такое любовь. Разговаривая, они смотрели на запад поверх туманного моря, потому что так им было легче говорить. Теперь она повернулась, чтобы взглянуть на него снова. Даже в темноте он различил ее спокойный взгляд. Между линией крыши и ее головой ярко сияла крупная звезда. Когда она шевельнулась, ее округлая темная голова заслонила звезду, и та засияла сквозь волосы женщины, словно украшение. Ему было очень приятно на это смотреть.

— Я всегда думал, что выберу любовь, — сказал он, размышляя над ее словами. — Выберу седорету, осяду в один прекрасный день где-нибудь неподалеку от своей фермы. Ничто иное мне и в голову не приходило. А потом оказался здесь, на краю света… И не знаю, что делать. Я был выбран, и не могу выбирать…

В его голосе прозвучала легкая самоирония.

— Странное здесь место, — добавил он.

— Верно. Когда хотя бы раз увидишь большой прилив…

Хадри однажды видел его. Суорд привел его на мыс, возвышающийся над южной заливной равниной. Хотя это место находилось всего в двух милях от Меруо, им пришлось долго идти в обход, а затем вновь повернуть на запад, и Хадри спросил:

— А почему мы не могли прийти туда напрямую, по берегу?

— Сам увидишь, почему, — ответил Суорд.

Они сидели на скалистом мысу и завтракали тем, что прихватили с собой. Суорд не сводил глаз с коричнево-серой грязевой равнины, протянувшейся до западного горизонта, бесконечной и унылой, прорезанной лишь несколькими извилистыми и заиленными каналами.

— Вот он, — сказал Суорд, вставая. Хадри тоже встал, увидел блеск и услышал отдаленный рокот, а потом разглядел и надвигающуюся светлую линию. С невероятной скоростью прилив промчался семь миль по огромной равнине, с грохотом разбился о скалы под ними, вскипев пеной, и помчался дальше, обогнув мыс.