Тот, не торопясь, вынул из кармана завернутую в шелковый лоскуток небольшую, но толстую тетрадь.
- Вот,- сказал он,- протягивая к Ноленцу,- самое замечательное произведение, какое когда-либо проходило через мои руки. Не оторветесь, батенька, volens-nolens - прочитаете до конца. Судя по странному языку и сдвинутой хронологии, это - фантастическая повесть начала или же середины XVIII века. Но использован в ней безусловно достоверный исторический материал...- Друг мой, да у вас-жар! - внезапно сказал он с тревогой, заметив, как пошло пятнами лицо его собеседника.
- Пустяки! - буркнул Иоленц, увлеченный надписью в верхнем углу первой страницы.- "Повесть сия,- быстро читал он,- хотя и в малую долю листа, однако ж многие нарочитые фолианты ловкостью написания превосходит, а также нельзя в разумение взять, о каких в ней повествуется временах"...
- "Нарочитые"-это что? - не отрываясь спросил он ашиквара.
- Знамени-и-итые,- с легкой укоризной протянул старичок.
Ноленц стремительно огляделся.- Мастера в белых халатах двигались сонно, как на замедленном фильме.
Он вынул часы: они показались ему остановившимися. - Все-таки, всего вы прочесть не успеете,- сказал старичок,- обратите внимание на вторую и третью главы.
Лица сидевших вдоль стен людей были закрыты газетами. Двое склонились в углу над шахматной доской.
Один из них совсем не умел играть. Его партнер давал пояснения: - Этот ход В2 делается для того, чтобы впоследствии белый слон мог угрожать черному королю...
Смуглый, равно напоминавший итальянца и негра парикмахер оглушительно выстрелил простыней и произнес: - "Прошу!" Ноленц, не сомневаясь, что приглашение относится к нему, шумно отодвинул стул и с тетрадью в руках бросился в кресло.
Мыльные хлопья пены зашипели на его подбородке, в щеках. К глазам - от граненых флакончиков, банок и ватой и брусничной сулемою - протянулись цветные колющие иглы.
Он развернул тетрадь. Потная тугая пятерня со сдержанным недовольством повернула голову ученого, точнб глобус. Тогда он скосил глаза и вытянул рукопись перед собой.
- Не беспокоит? - спросил парикмахер, касаясь щеки жгучим стальным жалом.
Ответа не последовало. Лоб Ноленца был горяч. Почерк в тетради четок и прям. Ветер времени, продувавший связку страниц,- страшен и прохладен...
ПЯТИСОБАЧИЙ ПЕРЕУЛОК
Промежуточные звенья событий исчезали для Ноленца в черном провале. Он не помнил, как вышел из парикмахерской и свернул за угол, быстро удаляясь в сторону глухих окраин. Вид незнакомой местности, наконец, привел его в себя.
Сморщенная старушонка собирала в лукошко рассыпанный крыжовник.
- Бабушка, какая это улица? - спросил ученый.
- Пятисобачий переулок, касатик, Пятисобачий...
Блеснула река... Лужайка... По склону - курные избы, деревня. Пестрота двускатных крыш, шатры, гребни, золоченые маковки. А подальше - город, каменный, глухой.
Тонкая девичья фигурка появилась на лужайке.
Два всадника ехали по росе.
Под одним - конь сер, правое ухо порото. Парчовый чепрак в каменьях. Властный всадник бьет бровью, косит. Второй спешился, схватил девушку за плечи.- "Вот ты где, голубушка!" - Рванулась. Белая сафьянная рукавица ударила в зубы.
- Что вы делаете?! - пронзительно закричал Ноленц и потерял сознание. В мозгу его раскрылся ослепительный радужный подсолнух... Поплыло над ним сизое гудящее пятно..................
1
...Шумел круг Москвы бор от ворот Боровицких. Бежали по гребням крыш орлы, единороги, грифы да сиринптица. Скрипели качелки, вертящиеся колеса; выкликались непристойности. Толпился на уличках празднишный народ, гудел.
Неладно говорили про новую царицу: "зело она на злые дела падущая".Иван Васильевич взял жену из Черкасской земли - Марью Темрюковну. Третий день в Кремле пировали. Сыпали все колокола трезвон.
Стояли на белокаменных подклетах деревянных хоромы великого князя. Слитно брянкали цимбалы, домры и накры. Перед Красным крыльцом собрались песельники, накрачеи. Веселые люди, охорашиваясь, шуточки пошучивая, поддражнивали их.
В Столовой полате за двумя столами сидело двести человек гостей и бояр. Своды полатные были подписаны: изображалось на них звездотечное движение,- беги небесные и смиренномудрые назидания царю.
От царя к боярам, вразвалку, шли через стол чаши.
Сидел Иоанн за столом вольяшного золота. По правую и левую руку одетые в белый бархат рынды. На нем- опашень, оксамиченный золотом, и шапка на пупках собольих; на серебряной цепи - рака с багряницей Спасовой и зуб Антипия великого от зубной боли. Царь сидел прям, сухощав и высок, сопел тонким выгнутым носом, обводил желтым глазом полату, бил бровью, косил.
У смотрительного окна, что в тайнике, летник - в дорогах желтых гилянских, подложен крашениной лазоревой, по белой земле рыт мох червчат.
Секли смуглый царицын лоб темные брови. Держала в ручке опахалыю атласное: о середке - зеркальцо; белы перья, черно дерево индейское; часто гляделась в него. Подле нее на столике, крытом раковиной виницейскою,подарок заморского гостя - кипарисный шкатун: полон разных фарфурных сткляниц с пахучими для рук и лица водками, а на нем бил красными перьями царской попугай "Абдул".
Снова меж столов стольники, кравчие и боярыни. Высоко над гостями плыли на славу доспетые кушанья: щучьи головы с чесноком, рыбьи похлебки с шафраном, жареные лебеди и павлины, заячьи почки на молоке и с инбирем.
Ели руками человек по пять с одного блюда, складывали на тарелках кости, стопами опоражнивали мед.
Разносили вина: рейнский "Петерсемен", бургундскую романею, мальвазию и аликанте; пряные зелья: кур с лимоном, дули в сахаре, левашники, смокву да инбирь. Громко ели, тяжело наливались хмелем гости.
Всех перепил обритый голо брат царицы - Кострюк.
Один намедни лишь из Колывани воротившийся боярин склонился к соседу, кивая на невеликого ростом че-ловека с сизыми сросшимися бровями, в черном платье на немецкий манер.
- В милости он у царя, а особливо у царицы,- молвил тихо боярин.Се-лютой волхв, нарицаемый Елисей.
Ныне на Москве - волшба да гульба, да правеж - казнь лютая. Не можно сыскать, кто бы горазд грамоте был,учиться-то негде. А допреж сего училища бывали, и многие писати и пети умели. Но писцы, и певцы, и чтецы славны живы по русской земле и доднесь...
Сидел подле царского места царевич Иоанн, он меж гостей "мудрым смыслом сиял", вел с ним беседу магик Бомелий, Елисей.
Мрачен, не в себе был царской любимец молодой Шкурлатов.- Навек упали в душу горючие, синесветые глаза, тугая рассыпчатая коса. Лишь приметил за тыном - на другой день приехал к боярину челом бить.
Позвал старик в горницу дочь, да не ту, а порченую, должно, сестру ее меньшую. В грязи подол; схожа лицом, а корежит всю и разумеет худо. Спросил Шкурлатов: - Полно! Твоя ли это дочь, боярин?
- Верно говорю: моя. Кого хочешь, спроси,- не лгу.
- Добром прошу, не морочь! - Отдай девку!
Встал боярин, перекрестился на образа, замолчал и бороду - как по ветру пустил.
Так ни с чем и уехал.
Было то в середу, а в канун пяточного дня прибежал к Шкурлатову дьяк Таврило Щенок с известною речью: - Блудлив-де царь. Опасаются его да охальных людей бояре. И смотрел-де ты дворовую девку, а боярская дочь, Арина, в светелке сидит. Солживил дьяк, оговорил боярина, во хмелю на него зло удумал.
- Аринушка то была, да прикинулась о ту пору падная немочь, дурная, ничем непособная болесть...
Зардело от вина лицо. Глядит,- поднимается с места Кострюк, совсем хмельной,- ну, бахвалиться.
- Кто супротив меня пойдет? Хочу поединщика!
- Добро! - засмеялся царь.- Кричи, бирюч, вызывай!
Встал Шкурлатов, хмель с него соскочил.- Я пойду!
Зашумели гости: - Ну, потеха! - И двинулись все на Красное крыльцо.
Вышла и царица, села с Иоанном на отдыхе. Завидели их скоморохи загнусили, завертелись, затопали.