Петербург. 11-го января 1877.

Милостивый государь Михаил Андреевич,

Во-первых, извините меня, что долго не отвечал Вам на письмо Ваше от 11-го ноября 1876 года. Во-вторых, позвольте искренно отклонить от себя лестное для меня выражение Ваше на счет "вразумления". Вразумлять я никого не в силах. А наконец позвольте поблагодарить Вас за сообщение факта самоубийства ребенка. Этот последний факт очень любопытен, и, без сомнения, о нем можно кое-что сказать. Но не думаю, чтобы я успел это сделать сейчас же; в последнее время я уже довольно говорил о самоубийствах, и надобно выждать, тем более, что объем моего издания так невелик, что недостает места (да и времени) для ближайших и текущих тем. Но параллель детей нынешних и прежних может быть весьма интересна. Во всяком случае, благодарю Вас, что обо мне и о моем издании подумали.

С почтением и совершенною преданностью имею честь быть Вашим покорным слугою.

Ф. Достоевский.

Петербург, 13 января/77.

Милостивый государь, многоуважаемый Петр Васильевич,

Я не знаю, как и извиняться перед Вами о том, что не сдержал данного Вам мною обещания и даже не ответил на любезное письмо Ваше от 30 сентября. Но последнему обстоятельству была причина, не знаю только, достаточная ли, чтобы извинить меня в Ваших глазах. Дело в том, что с лета и почти вплоть до настоящей минуты я всё это время был гораздо более нездоров, чем когда-либо. И, однако, работа с изданием "Дневника" (то есть не с одним сочинением его, а с изданием) - оказывается чем дальше, тем выше моих сил (физических). Сверх того, было много хлопот и других. Не исполнив обещанного летом и получив Ваше напоминание в октябре, я решился непременно написать для Вас мою автобиографию, хоть урывками и в разные сроки. Вот почему и не ответил Вам ничего, ожидая, что хоть и поздно, а пошлю биографию и при посылке объяснюсь. Но, начав писать, я бросил работу, - урывками оказалось невозможно писать: я почувствовал, что эта статья вызывает слишком много сил из моей души, слишком поднимает передо мною прожитую жизнь и просит большой любви от моего сердца в исполнении этой, незнакомой еще работы. А потому не знаю, что Вам теперь и сказать. Если буду свободен и здоров, то напишу непременно, потому что теперь уже сам хочу и потребность чувствую написать это, не по обещанию только, а и для себя, но когда напишу - не знаю. Если же напишу и Вам еще будет нужно, то, конечно, отдам Вам, а не кому другому.

Ну вот я написал, а между тем чувствую, что Вы, без сомнения, имеете право на меня сердиться. Что мне делать? Будьте добры и извините меня.

А в ожидании примите уверение в искреннем уважении Вашего покорного слуги.

Федор Достоевский.

Р. S. Не рассердитесь за помарки в письме, не сочтите за небрежность.

Д.

17 января/77.

Многоуважаемый и любезнейший Николай Петрович,

Завтра, во вторник, 18 января, будут у меня кое-кто из моих ближайших друзей-приятелей, вечером. Не пожалуете ли ко мне попить чайку? Принесли бы мне чрезвычайное удовольствие и доказали бы, что Вы добрый и наилюбезнейший человек.

В добром ожидании

Ваш весь Ф. Достоевский.

Января 17/77.

Дорогой и многоуважаемый Аполлон Николаевич,

Завтра, 18-го, во вторник, вечером, обещался быть у меня Ник. Яковл. Данилевский. Не сделаете ли мне чрезвычайного удовольствия, прибыв тоже? Я просил нашего милейшего князя, очень может быть, что и он будет. Во всяком случае разодолжите Вашего, остающегося в добром ожидании Вашего прибытия

Ф. Достоевского.

26 января/77.

Многоуважаемый и дорогой Николай Петрович,

В январском № не найдется места даже и для моих всех объявлений о моих книгах. Всё место занято. Но если бы и было место, то ввиду заявления моего в "Декабре" по поводу журнала "Свет" я все же не рискнул бы напечатать Ваше объявление, чтоб опять не ввести читателей в соблазн. Верите ли, что продолжают присылать из разных мест письма, с приложением марок на ответ, и просят уведомить: будет или нет издаваться мною "Свет"? Заметьте, это уже по прочтении моего декабрьского заявления, мои же подписчики - всё еще не верят и не хотят верить! Тут какая-то тайна или какое-то волшебство в том, что все так убеждены! Надо социолога и психолога, чтоб изучать в этом отношении вообще легковерие публики. А потому обращаюсь я к Вам с особенной и чрезвычайной просьбой: ни под каким видом не объявлять и не печатать об "Дневнике писателя" в Вашем 1-м № "Света". Это я на случай, что Вы, из деликатности, захотели бы тиснуть об издании "Дневника писателя" ввиду напечатанного в октябрьском "Дневнике" Вашего объявления. Настоятельно и убедительнейше прошу: если набрано, то теперь еще есть время разобрать набор. Вам самим тоже должно быть чрезвычайно неприятно, что наши издания так смешивают. Крепко жму Вашу руку.

Ваш весь Ф. Достоевский.

Многоуважаемый Михаил Александрович,

Вот Вам несколько оригиналу пока. Вы забыли, однако, что если я и выкинул 50 строк, то много и вставил в корректуре.

В<аш> Ф. Достоевский.

Многоуважаемый Михаил Александрович, - вот окончание №, от 4-й до 8-й странички включительно. Мне кажется, Вы, считая в моей страничке 55 строк, ошиблись: их меньше. Я не ровно пишу. Очень может быть, что останется даже место. Во всяком случае посылаю теперь не более 170 строк. Сам считал. Завтра <жду?> корректур.

В<аш> Ф. Достоевский.

28/29 янв<аря>, ночью.

28/29/1 ночью 1877 г.

Многоуважаемый Михаил Александрович,

Посылаю Вам тексту ровно на одну страницу и 20 строк. Авось найдется местечко.

Обратите внимание Ваше на прилагаемые объявления для последней страницы. Не займут ли они тоже лишнего места? Надо непременно всё поместить. Завтра увидимся.

Ваш Ф. Достоевский.

Михаил Александрович, цензор главу 2-ю запретил. Еду в Цензурн<ый> комитет. Оттуда к Вам и там уже просмотрю корректуру.

Ф. Достоевский.