– «И сказал Господь: «Пойди из земли твоей, от родства твоего в землю, которую я укажу тебе; и я произведу от тебя великий народ и благословлю тебя, и возвеличу имя твое, и будешь ты в благословении, и злословящих тебя прокляну, и благословятся в тебе все племена земные». Уф!.. Мышкин перевел дух.

– Интересно, что хотел сказать тот, кто преподнес нам эту загадку? – задумчиво спросил Савин.

– Послушай, Борис, а что если это не шифровка?

– Как это не шифровка? Ты сомневаешься в этом?

– Не то, чтобы сомневаюсь, но предпосылки к этому есть. Суди сам: над этим текстом работают лучшие шифровальщики уже не одну неделю – и все впустую. Неужели граф Воронцов-Вельяминов – если это и впрямь его вещи – был такой дока по части шифров? Да еще в те времена, когда шифровальное дело было, образно выражаясь, в колыбели?

– Ну, не скажи, Костя. Методика шифровального дела, разработанная русским Генштабом перед первой мировой войной, по сей день считается одной из лучших.

– Не спорю. Но в нашем случае это еще требуется доказать. А то мне кажется, что мы в трех соснах заблудились… Впрочем, Боря, давай пока оставим в покое твои московские изыскания. У меня тут тоже кое-что есть, и довольно интересное.

– Очередная загадка? – хмуро поинтересовался Савин, складывая бумаги в папку.

– Нет, просто стоящий шанс покончить со всеми загадками по этому делу.

– Блажен, кто верует…

Капитан скептически ухмыльнулся.

– Борис, я тебя не узнаю, – с укоризной сказал Мышкин. – Где твой хваленый оптимизм?

– Взрослею, Костя. А значит, по пути в мир потусторонний шишки набиваю. И представь себе, это больно даже оптимисту.

– Спасибо за откровенность. Понял. Может, оставим на завтра?

– Да чего там, продолжай…

– Ты помнишь дело Нальгиева?

– Нальгиева? Нальгиева… Что-то не припомню.

– Впрочем, ничего удивительного. Он проходил по линии ОБХСС еще в советские времена. Скупка золота в крупных масштабах. Большими деньгами ворочал. В подробностях сам покопаешься, это не суть важно, по-моему. Главное другое: в этом деле фигурировал некий Скапчинский, зубной техник. Неплохой специалист своего дела – я имею в виду не торговлю золотишком. Эдакий симпатичный дедок, но, несмотря на преклонный возраст, любитель острых ощущений и дензнаков.

– А его каким боком к Нальгиеву привязали? Тоже золото скупал?

– Куда ему… Нет, Скапчинский занимался другими делами. По просьбе Нальгиева он отливал из золота корпуса часов, различные сувениры, детали к автомашинам и прочее. Все это потом покрывалось маскировочной краской и преспокойно вывозилось на «материк».

– Теперь припоминаю. Он что, на надгробие денежки копытил?

– Сие дедуля не соизволил объяснить. Он в зале суда концерты устраивал: падал в обморок, плакал, закатывал истерики, изображал из себя невинную жертву. Короче говоря, все эти проделки списали на старческий маразм. Но срок он, естественно, схлопотал. Правда, учитывая его душевное и физическое состояние и первую судимость, дали ему по минимуму. (Что с такими «способностями» – посмотришь в деле, если тебе интересно – весьма странно и подозрительно).

– Слушай, Костя, давай ближе к делу. Какое отношение имеет этот… Собчинский…

– Скапчинский… – поправил приятеля Мышкин.

– …Дедушка Скапчинский к убийству?

– Я не сказал, что он имеет отношение к убийству. А вот то, что потерпевшему золотую вставную челюсть изготовил именно Скапчинский, могу поручиться, чем хочешь.

– Фантазируешь?

– Не подвержен.

– Хо-хо, Костя, старо предание…

– Ну, ладно-ладно, бывает иногда, грешен, но не в этом случае.

– Верю, только не падай на колени, – улыбнулся Савин. – Давай его величество факт.

– Читай. Электронная почта из областного управления внутренних дел. Аппаратура у них сейчас новейшая, вот я и отправил на всякий случай перепроверить данные экспресс-анализа по вставной челюсти убитого. И вот результат: найденный у Скапчинского при обыске золотой сплав идентичен материалу зубов потерпевшего.

– Это уже серьезно, дружище… Вот так новость! Неужели след?

– Не знаю, не знаю… Вообще-то я предполагал нечто подобное. Помнишь, я говорил тебе, что челюсть изготовил незаурядный мастер?

– Конечно, помню.

– Так вот, в свое время по просьбе ОБХСС я занимался клиентами Скапчинского на предмет определения, чьи руки поработали над нелегально изготовленными зубными протезами из золота, потому как дедок упрямо отрицал свою причастность к этому. И теперь, сравнив материалы тех лет с новыми, могу со всей ответственностью заявить: вставная челюсть потерпевшего – его работа. Официальное заключение я уже подготовил, завтра получишь.

– Спасибо, Костя!

– Да брось, Боря, это моя работа.

– Ну что, еще по единой? – спросил Савин, указывая на бутылку.

– Извини, не могу. Мне нужно на работу. Срочный заказ. Ты уж сам тут без меня… Бывай… После ухода Мышкина капитан долго стоял возле старинного трюмо – единственной стоящей вещи непритязательного интерьера его холостяцкой квартиры. Трюмо подарила Наташка ко дню его рождения, привезла с «материка». Высокий парень с длинными волосами темно-каштанового цвета и правильными чертами смуглого, чуть скуластого лица грустно смотрел карими глазами на Савина. Судя по морщинам, избороздившим лоб, он был явно расстроен и опечален. Чтобы подбодрить его, капитан изобразил гримасу из набора трагедийных масок, затем тяжело вздохнул и отправился по соседям-сослуживцам в поисках масла, чтобы поджарить картошку; ее он тоже собирался взять взаймы.

Сухари к чаю у него были.

Воздух был горяч и упруг. Хлопья сажи вперемешку с пылью кружились над окопами. Небольшая деревенька в тылу догорала. Вернее, догорали развалины – то, что осталось от вчерашнего артобстрела. Только колокольня старинной церквушки, на месте которой теперь чернела воронка, обнесенная валом из битого кирпича и вывороченных взрывом гранитных глыб фундамента, все еще высилась над скорбным пепелищем, закопченная, изгрызенная осколками, невесть каким чудом устоявшая под бешеным разгулом стальной стихии.

– Командир! Товарищ лейтенант!

Алексей Малахов покрутил головой, стараясь унять неумолчный шум в ушах и, стряхнув рассыпчатые комья земли, медленно встал на четвереньки.

– Командир… По траншее, пригнувшись, спешил к нему ефрейтор Никашкин – маленький, юркий и улыбчивый.

– Во шандарахнуло… – беспечно сказал Никашкин.

Он помог Алексею перебраться под защиту уцелевшего бруствера.

– Снарядов не жалеет, паразит… – Никашкин выругался. – Выковыривает нас из окопов, как лиса сусликов из норы. Ефрейтор приподнял голову над бруствером и тут же упал на дно траншеи. Над их головами просвистела пуля.

– Вот сука! – разозлился Никашкин. – Снайпер. Этот гад уже троих уложил. Не могу понять, где он прячется. Хитрая сволочь…

Никашкин отцепил флягу с водой и протянул ее лейтенанту.

– Хлебните чуток. Вы не ранены?

Алексей припал сухим ртом к горлышку, отпил немного, вернул флягу Никашкину.

– Цел… Кажется, цел.

Он пощупал колено и поморщился – саднило. Похоже, левую ногу чем-то ушибло при взрыве.

Рота, в которой Малахов командовал взводом, вторые сутки держала оборону возле деревушки, защищая правый фланг стрелкового полка. Линия окопов и траншей упиралась одним концом в неглубокую илистую речушку. Противоположный берег представлял собой поросшее осокой и камышами непроходимое болото с редкими кучками деревьев, разбросанными до самого горизонта в полном беспорядке. Левый фланг оборонительных рубежей полка располагался в редколесье, оканчивающимся яром с обрывистыми склонами. На штабном языке полк прикрывал танкоопасное направление. Потому приказ командира дивизии, в распоряжение которого высшее командование, вместо ожидаемых после слезных запросов трех-четырех противотанковых батарей, предоставило только резервный стрелковый полк, почти сплошь укомплектованный необстрелянными новобранцами, был категоричен и недвусмыслен: стоять насмерть. Танки противника ни в коем случае не должны были прорваться к железнодорожному узлу километрах в двадцати от деревеньки. Там в это время полным ходом шла эвакуация рабочих и погрузка на платформы оборудования военного завода. Полк должен стоять, пока не будет получено распоряжение отойти на следующий оборонительный рубеж, который теперь спешно оборудовали саперы и добровольцы из местного населения.