– Теперь будут знать, что здесь выгоднее всего гаданье на картах, – пробормотала она, и они отправились дальше.

В течение последующих недель Фанта и Софья не раз бывали «под апельсиновыми деревьями». О «большом фокусе» они больше не говорили ни слова. Какого бы мнения ни была Фанта о Пабло Луисе, она явно опасалась его гнева. «Слава Богу» – только и сказал Карлос после того, как Софья поведала ему эту историю. «Мне бы ужас как не хотелось забираться во дворец Мендозы и красть там что-нибудь».

– Тебе их не жалко? – спросила Софья. – Мне жалко. Денег у них куры не клюют а смотри, что за ужас там творится.

– Мне их ни капельки не жалко. Они же все ворье, и такое, каким нам во век не стать. Как ты думаешь, откуда у них такое богатство? Ведь попадись я им там, в саду, меня бы без всякого суда тут же вздернули. Вот какая у них власть. Слишком высоко наша Фанта замахнулась. А ведь знаешь, почему донья Кармен так часто с вами беседовала? Да из-за тебя. Из-за твоего пения. Этой женщине нравилось, как ты пела.

– Как я пела, – тихо отозвалась Софья. – Все, что у меня есть – это голос, Карлос, так?

Наступил октябрь и табор шел на юг к Севилье. Пора было возвращаться домой. Карлос и Софья шли рядом по пыльной дороге, отпустив своих осликов вперед. Вообще-то за поведением молодых цыган, которые не были мужем и женой, строго приглядывали в таборе.

Наблюдали и за Карлосом с Софьей, но о чем они говорили в пути, услышать было трудно.

– Нет, Софья, голос – это не все, что у тебя есть, – отвечал Карлос. – Ты самая красивая девушка в мире.

Его слова и голос, ласковый, проникновенный, ей очень нравились. Из всех цыган лишь он один был с ней нежным и добрым. Карлос никогда не вел себя с Софьей так, чтобы она чувствовала себя изгоем, чужой. Она всегда скрывала свои чувства из боязни, что он их обнаружит или догадаются остальные, ведь тогда за ними будут следить с удвоенной бдительностью.

Софья нетерпеливо тряхнула головой. «То, как я выгляжу, не отвечает ни на один из моих вопросов».

– Опять об этом, – Карлос не любил вспоминать ту давнюю историю в деревне Мухегорда, но Софья постоянно его терзала вопросами. – Я ведь тебе уже много раз рассказывал обо всем, почему ты мне не веришь? – он был в отчаянии.

– Ответы должны быть, Карлос. Ты был там, ты видел человека, который меня туда привел. Хоть что-то о нем ты ведь должен знать? Почему я ничего не могу вспомнить?

– Мне о нем ровным счетом ничего не известно, поверь мне. Как и о тебе. Ну, не можешь ты вспомнить, так и не надо. Забудь ты обо всем.

– Забыть я не могу. Расскажи мне еще раз про ту ночь, – попросила Софья.

– Что помню, я тебе уже рассказал. Пришли несколько бандитов и подожгли деревню. Какой-то старик пытался тебя уберечь. Он умер, и я привез тебя к Зокали. Потом мы уже вместе приехали в Севилью. Это все что я знаю.

В детали он девушку не посвящал – они были слишком ужасны. Его самого всего передергивало, когда он вспоминал эту отвратительную рыжебородую морду, жующую человеческое мясо… В глубине души Карлос не сомневался, что причиной того, что девушка не помнила своего прошлого, было потрясение в ту далекую, трагическую ночь. Кроме того, те детали, о которых он ей не рассказывал не могли служить разгадкой ее происхождения. И он никогда не станет рассказывать ей о том ужасе. Пусть это будет небольшим подарком этой девушке, мужем которой он не терял надежды стать.

Севилья появилась на свет на заре развития торговли. Она была известна и римлянам и финикийцам, но причина того, что этот город не менялся на протяжении всей своей истории, была весьма простой.

Источником богатства города и связующим звеном между Севильей и всем остальным миром являлась река Гвадалквивир. Этот город был выбран Христофором Колумбом в качестве резиденции своей компании. Суда из Индии, Вест-Индии, Латинской Америки с золотом и сокровищами на борту оставляли свой груз у причалов Севиль. Так продолжалось веками. Позже городок Кадиз, расположенный на юго-востоке, стал этакой Севильей в миниатюре. Он делил с ней эти исключительные привилегии по приему ценных грузов, но это было уже тогда, когда сундуки Севильи трещали и не закрывались от огромного количества золота и драгоценностей.

Этот цветущий город, как король на троне, расположился на левом берегу Гвадалквивира. На правом берегу реки притулился его пасынок, известный под именем Триана. Это был не совсем город, скорее предместье. Оно представляло собой, в те времена, цепочку холмов, изрезанных тут и там многочисленными пещерами, которые вымыл в известняке океан своими бесконечными приливами и отливами. Пещеры принадлежали цыганам – они заявили на них свои права сразу же по прибытии в Испанию, когда появились законы, запрещающие им жить под открытым небом большими группами. Но не вся Триана принадлежала им одним. Кроме цыган в пещерах, обитала беднота и изгои.

Узкие, вонючие лабиринты пещер были домом для воров, проституток, увечных, нищих и прочего люда, жизнь которых давно перестала быть человеческой. Жили здесь и мастеровые, чье ремесло давало им весьма ненадежный доход, ибо он зависел от прихотей господ с противоположного берега – Триана была крышей над головой для всех. И для Софьи тоже.

Никому не было точно известно, сколько цыган обитало в пещерах. Одни утверждали, что их сотни, другие говорили о тысячах. Если смотреть на пещеры издали, то они ничем примечательным в глаза не бросались. Пустынные, непривлекательные холмы, да и только. Но приближаясь к ним, обнаруживались дверные проемы, вырезанные в мягком известняке и сложенные в ряд каменные печные трубы. Внутри этого подземного города каждая семья имела персональную пещерку. И десять-двенадцать таких семей составляли табор, носивший имя вожака.

Софья была благодарна судьбе за то, что принадлежала к табору Зокали, но никогда не переставала бояться его самого, хотя никаких серьезных причин у нее для этого не было. Зокали далее пальцем не тронул девочку за все эти годы. Обязанности, связанные с постоянной поркой были возложены на Фанту, а что касалось прихотей вожака, то он не хотел жертвовать девственностью ни одной из принадлежащих ему женщин, ибо это неизбежно отразилось на размерах выкупа за невесту, а то и вообще он мог ничего не получить. Но то, как он смотрел на нее, внушало Софье страх. Все мужчины смотрели на нее так, включая и Карлоса. Но он был единственный, кого она не боялась. В глазах других она видела лишь недобрые намерения. Остальные девушки в таборе подобных чувств не испытывали. Им ничего не стоило отпускать шуточки по адресу детородных органов любого мужчины и рассуждать о том, что за муж вышел бы из него. Софью перспектива замужества страшила. Вот если бы ей удалось выйти за Карлоса, тогда другое дело. Она знала, что он давно собирается посвататься к ней, и от души надеялась, что ему повезет. Зокали, конечно, заломит за нее огромную сумму, а у Карлоса почти ничего не было. Однако они оба были чужаками. Может Зокали предпочтет, чтобы дурная кровь дальше путешествовала. К пришлым Зокали относился с тем же презрением, что и остальные цыгане.

Софья понимала чувства мужчин. Иногда и она ощущала смутную тягу к чему-то. Что это было, она осознать не могла. Ей хотелось испытать страстное, захватывающее, доходящее до экзальтации чувство, которое не имело бы ничего общего с тем, чем занимались по ночам мужчины и женщины.

Однажды Софью свалила с ног сильная горячка. Фанта дала ей одно из своих снадобий.

– Вот, выпей это. Я всем даю такой отвар. Я не имею права позволить тебе умереть тогда, когда мне удалось из тебя сделать чуть больше, чем ничего, – грубовато сказала ей тогда Фанта. Но девочка заметила в глазах старой женщины частицу сострадания, заботу о ней, принятие ее. И девочке пришли воспоминания смутные, расплывчатые… «Кто-то, когда-то уже не раз смотрел на меня так», – думала Софья. Давно, еще до ночи воплей…

Она пыталась ухватиться за это воспоминание, но оно быстро растаяло, оставив после себя лишь тревогу в душе и путаницу в голове.