Теперь он был уверен, что денег на «жигуль» у него точно хватит.

Коповский расслабился. Дернул его нечистый за язык высказать свое мнение о Рудзевиче. Он забыл, что парням неизвестны многие стороны деятельности ксендза, о чем знал лишь один Стах. И то не все. Как оказалось, Рудзевич был совсем уж темной лошадкой.

Бася принесла сливовицу и приятели перевели разговор на другую тему. Они не могли видеть, что из кустов за ними наблюдает Жулинский, так как уже стемнело. После того, как с ним «побеседовал» страшный незнакомец, он боялся лишний раз подходить к Стаху и его компании. Но бес любопытства, этот верный друг и извечный враг человечества, подталкивал его на необдуманные поступки. Записывать разговоры парней он перестал по вполне понятной причине, однако наблюдение за ними продолжал вести – чисто из спортивного интереса, чтобы кровь не застаивалась. Жулинский терпеть не мог тех, кто считал себя хитрее его, старого прожженного пройдохи, которого не смогли посадить даже во времена культа личности, и готов был вывернуться наизнанку, лишь бы узнать чужую тайну.

Ночью Глеб почти не спал. Горячечное возбуждение буквально сжигало его изнутри. Наконец ближе к утру он не выдержал борьбы с самим собой, вышел из палатки и сел у входа на камень. Звездное небо уже начало светлеть. Три кургана казались трезубцем бога морей Посейдона, которым он грозил своему брату Зевсу, верховному правителю олимпийских богов. Глебу неожиданно показалось, что холм похож на рефлектор прожектора. Его луч уходил вертикально вверх и терялся в космических глубинах. Он тряхнул головой, протер глаза, и присмотрелся внимательней.

Действительно, ночная темень по краям воображаемого луча была более плотной. А звезды в светлой полосе казались не голубоватыми, а розовато-желтыми, пульсирующими; они то увеличивались в размерах, то снова превращались в крохотные точки, похожие на головки гвоздей, вбитых в потолок Вселенной.

– Сам не спишь и мне не даешь, – ворчливо заметил отец, усаживаясь рядом.

– Нет, почудилось… – сказал в ответ Глеб, все еще занятый своими мыслями.

– Ты о чем?

– Мне показалось, что холм светится. Ну, как прожектор.

Отец посмотрел вверх и улыбнулся:

– В твои годы среди ночи мне такое иногда мерещилось… Это оптический обман, сынок. Выпуклый рельеф – в данном случае возвышенность – отражает больше света, нежели плоская равнина, да еще и покрытая лесными зарослями.

– Возможно…

В голосе Глеба слышалось сомнение.

– Поверь мне на слово.

– Верю. Как ты думаешь, есть там вход в пещеры или нет? – резко изменил тему разговора Глеб.

– Скоро узнаем.

– А все-таки?

– Скорее всего, есть. Но лучше бы его не было.

– Батя, ты что!? Мы потратили столько сил, энергии, чтобы разгадать тайну плана – и на тебе.

Фактически мы уже открыли дверь, нужно лишь войти внутрь.

– Боюсь, эта дверь может привести нас в преисподнюю.

– Это было бы самое гениальное открытие в мировой истории.

– Не смейся. Чем больше я думаю об этом деле, тем меньше оно мне нравится. Интуиция подсказывает, что нужно замаскировать вход в камеру и бежать отсюда, куда глаза глядят.

– Наверное, на тебя так действует излучение.

– Не исключено. Я действительно чувствую себя не в своей тарелке. Нервы натянуты, как струны. Для меня это ново.

– Зато я в норме. Но тоже волнуюсь, если честно.

Николай Данилович встал, потянулся и сказал:

– Похоже, нам уже не уснуть. Поэтому готовь завтрак, а я займусь материальным обеспечением нашего похода в преисподнюю.

– А я думал, ты сдрейфил…

– «Быть или не быть, вот в чем вопрос…» Помнишь?

– Спрашиваешь…

– Ах, эти вечные сомнения и колебания, присущие, как нас обзывали партайгеноссе, «гнилой» интеллигенции, которые, словно зараза, разъедают изнутри мой здоровый рабоче-крестьянский организм…

Не нужно было ни мне, ни нашим дедам-прадедам сочетаться браком с представителями дворянства и образованными дамочками, взращенными под бдительным присмотром компартии.

– Хочешь меня предостеречь?

– С тобой еще сложнее. По-моему, ты никогда не женишься. Бегаешь по девкам, как племенной бык по стаду. И пока не видно, чтобы хоть кто-нибудь из лучшей половины человечества поймал тебя на крючок.

– А тебе хочется внуков понянчить…

– Поживешь с мое, вот тогда и поймешь, что хочется такому пожилому человеку, как я.

– Перестань, а не то я сейчас расплачусь от жалости. Батя, тебе до старости еще грести и грести.

Успеешь и внуков понянчить, и свою нетленку дописать.

– Твои бы слова, да… – Николай Данилович поднял глаза к небу.

Написать книгу было его мечтой. И не просто книгу, а научно-исторический труд по кладоискательству в России. В семье Тихомировых почти за три столетия скопилось очень много интересных материалов по этому вопросу. Осталось всего ничего – все это литературное богатство систематизировать и изложить в письменном виде.

Работать над книгой Николай Данилович начал лет десять назад. Но дело продвигалось туго. Он был интересным рассказчиком и никогда не лез в карман за словом, но оказалось, что говорить – это одно, а излагать свои мысли на бумаге – совсем другое. К тому же над рукописью Николай Данилович сидел редко, да и то урывками, – отвлекали постоянные экспедиции в поисках кладов и древних захоронений.

В камеру они спустились, едва рассвело. Перед этим Глеб, по настоянию отца, несколько усовершенствовал свою сторожевую «паутину». Он поставил дополнительный растяжки, оснащенные пиропатронами. Если кто-то попытается подойти к палатке, то раздастся взрыв, который они услышат и под землей. Конечно, от взрыва никто не пострадает, – это всего лишь шум, дым и пламя – но страху на незваных гостей он нагонит. В этом ни Глеб, ни отец не сомневались.

Они простукивали стены больше часа. И тщетно.

– Артель напрасный труд, – разочарованно сказал Глеб.

Он был зол, как никогда прежде. Голубая птица удачи поманила их оброненным перышком, взмахнула крылом – и была такова. Неужели розенкрейцеры городили весь огород с планом, тайниками и святилищем лишь для того, чтобы спрятать подальше от глаз людских свой устав? Да кому нужна эта пустая болтовня!?

– Может быть, может быть… – рассеянно ответил Николай Данилович.

Отец присел в углу на бухту длинной, тонкой, но очень прочной, веревки, которая должна была служить им нитью Ариадны, когда они спустятся в пещеры. Он внимательно и сосредоточенно рассматривал пол камеры и стены, словно впервые их видел.

– Ну-ка, дай сюда копию плана, – попросил Николай Данилович.

– Зачем она тебе?

– Надо, – коротко ответил отец.

Кроме самого плана, Глеб сделал на компьютере еще и его копию. С помощь специальной программы он убрал все помарки на плане и «вытащил» тонкие, едва видимые, линии, почти исчезнувшие от времени.

– Смотри сюда…

Николай Данилович ткнул пальцем в угол листа.

– Соображаешь?

– Нет, – ответил Глеб, тупо глядя на план. – Не понимаю, что ты имеешь ввиду.

– «Шахматную доску». Присмотрись к ней внимательней.

«Шахматной доской» они называли часть плана размером со спичечный коробок, расположенную под зашифрованным текстом и расчерченную на квадратики. Некоторые из них были заштрихованы.

– Все равно ничего не вижу, – спустя минуту сказал Глеб.

– Плохо смотришь. Перед тобой изображение пола в этой камере. А квадратики – плиты, которыми он вымощен. Я подсчитал их количество – все сходится.

– Батя, ты – гений! – обрадовано воскликнул Глеб. – Точно. Как же это я проморгал?

– Бывает, – снисходительно ответил отец. – Ну, а насчет гения ты немного загнул. Опыт…

– Да, но что нам дает твое открытие?

– Вот и я над этим сейчас думаю.

– Ну-ка, ну-ка…

Глеб встал на четвереньки, достал из кармана перочинный нож, раскрыл его и начал исследовать стыки между плитами пола.