Распахнулись двери. Появляется Юлия Антоновна с

"летучей мышью" в руках. За ней шествуют Соловцов и

Граница. Они вносят стол. Камин бросает блики на

грани хрусталя. Наконец вспыхивает яркий свет от

аккумулятора. Его встречают аплодисментами.

С т р о и т е л ь (вскочил). Полундра! (Озирается.) Витька, ты? Я сплю?

Смех.

К а т я. Я не могу больше играть. Объясните же мне наконец... Это похоже на "Синюю птицу". А Юлия Антоновна на фею Берилюну.

Ю л и я  А н т о н о в н а (Горбунову). Дайте я вас обниму, дружок. Мой покойный муж отдал морю всю свою жизнь и вырастил сотни таких, как вы, так что я вправе обращаться с вами, как с сыном. (Обнимает его. Ждановскому.) И вам тоже желаю счастья. За сегодняшний день я так привыкла к вам, точно знала обоих с детства, и горжусь вами так, как будто по крайней мере сама вас родила. Собиралась сказать что-то очень умное, но забыла. Все равно. Катюшка, иди сюда, я тебя тоже поцелую.

Г о р б у н о в. Спасибо. Спасибо. Кудиныч, вылезай... Знакомься. Где же штурман?

Туровцев, очень веселый, появляется в дверях. За

ним - мрачный фельдшер.

Т у р о в ц е в. Есть, штурман. (Хватается за голову.) Доктор, держи меня - я падаю в обморок. Прошу прощения, товарищ командир. Разрешите?

Г о р б у н о в. Проверьте ваш хронометр, штурман.

Т у р о в ц е в. А что, товарищ командир?

Г о р б у н о в. Опаздываете.

С т р о и т е л ь. Митрий, ты когда серьезным человеком станешь?

Т у р о в ц е в. Никогда. Ты что смеешься, Соловцов?

С о л о в ц о в. Ничего, товарищ лейтенант. Просто так. Хорошо.

Ж д а н о в с к и й. Что - "хорошо"?

С о л о в ц о в. Не знаю. Только чудно. Мотался, мотался... И вдруг дома. (Горбунову.) Так разрешите идти? (Уходит.)

Г о р б у н о в. Помощник, приглашайте к столу. Доктор! На минутку.

Пока все рассаживаются, "доктор" шепотом что-то

сообщил Горбунову. Оба взволнованы. Горбунов жестом

приказывает молчать. Затем они занимают свои места.

Ю л и я  А н т о н о в н а. Мужчины, наливайте водку.

Т у р о в ц е в. Есть. (Художнику.) Разрешите?

Х у д о ж н и к. Нет-нет, благодарю. Я не пью водки.

Ю л и я  А н т о н о в н а. Ему нельзя.

Т у р о в ц е в. А это мы сейчас узнаем. Доктор, можно?

Д о к т о р. Можно.

Т у р о в ц е в. Вот видите. (Кате.) А вам?

К а т я. Пожалуйста. Только я буду пьяная. Не боитесь? Напьюсь и начну куролесить.

Х у д о ж н и к. Катюша!

К а т я. Папа, не смотри на меня так строго, а то я не выдержу. (Хохочет.)

Ю л и я  А н т о н о в н а (смеясь). Ну что ты, дуреха?

К а т я. Юлия Антоновна, миленькая, не сердитесь. Я еще не пила ничего, а мне уже весело. Я вот сейчас, сию минуту, почувствовала: нам еще будет хорошо. Будет еще голодно, холодно, будут рваться бомбы и снаряды, но я знаю - фашисты не войдут. Никогда. Вот я это знаю, поверьте мне! И знаю, что мы победим, и вот тогда, как после грозы, мы вздохнем полной грудью и наступит необычайная, ослепительная жизнь. Может быть, она и не сразу наступит, но мы будем так жадно к ней тянуться, так ценить каждую маленькую радость... И мне уже сейчас хочется смеяться. (Ждановскому.) А вы разве никогда не улыбаетесь?

Ж д а н о в с к и й (медленно улыбнулся). Нет, почему? Бывает.

Д о к т о р. По большим праздникам.

Т у р о в ц е в. И о каждом случае заносится в вахтенный журнал.

К а т я. Ну и что же - сегодня праздник. Вот и извольте улыбаться, вам очень идет. (Горбунову.) А вы почему молчите?

Х у д о ж н и к. Ты не даешь никому слова сказать.

К а т я. Нет, серьезно. О чем вы думаете?

Г о р б у н о в. Так. Ни о чем. (Быстро встает.)

Т у р о в ц е в. Внимание! Командир говорит.

Г о р б у н о в. У всех налито? Выпьем. Давайте без парадных тостов. Выпьем просто - за боевую дружбу. Не за ту дружбу, что держится на лести и взаимных амнистиях. Грош ей цена. Настоящая дружба требовательна. Кто, как не друг, скажет тебе в глаза жестокую правду? Так вот я спрашиваю вас, командиры-подводники, спрашиваю самого себя, вот здесь, в присутствии людей, перед которыми мы в долгу, - как мы воевали? (Молчание.) Плохо. Неужто так силен в нас дух самодовольства, что мы этого не видим? За всю осень грохнули дрянную немецкую коробку, которая вся-то не стоит торпедного залпа. Плохо воевали. А мы должны воевать хорошо. Иначе нас побьют. А я не хочу, чтоб меня били. Это оскорбляет мою гордость русского моряка, советского офицера. Мы должны воевать превосходно. Мы можем так воевать. Можем и будем! (Стукнул кулаком по столу, посуда зазвенела.)

Ю л и я  А н т о н о в н а. Тише вы, сумасшедший...

Г о р б у н о в (спокойнее). Весной мы пойдем в море. Я не обольщаюсь, будет трудно, еще трудней, чем было осенью. Мы воюем с умным и сильным врагом. Не знаю, кому нужно изображать его придурковатым и жалким. Я в этом не нуждаюсь. Я твердо знаю, что враг сделает все, чтоб запереть нас в заливе. На нашем пути будут мины и сети, катера и самолеты. Но мы пройдем. Впереди зима. Будем готовиться. Будем учиться. Я обещаю вам нелегкую жизнь. Буду жать и требовать. И у вас будет образцовый порядок, штурман. Пусть все знают: я не помирюсь на малом. Мы должны стать гвардией, лучшими из лучших. И пока этого не будет, я всегда буду недоволен. Тот, кто помогает мне, друг. Мешает - враг. Вот так. Ясно? Выпьем.

С т р о и т е л ь. Крепко сказано.

Чокаются, пьют.

К а т я. Папа, почему ты грустный?

Х у д о ж н и к. Нет-нет, мне очень хорошо. Мне стало грустно только на секунду. Я подумал: неужели нужна была война, чтоб в эти стены проникла настоящая, живая жизнь?

К а т я. Я не хочу больше пить. (Вскочила из-за стола.) Я хочу петь. (Присела у рояля; вступительные аккорды.)

"Где бы ты ни был, моряк, в этот час,

Знай - тебя ожидает подруга, дыханья верней.

С моря не сводит влюбленных, тоскующих глаз,

Радуясь волнам и солнцу - помни о ней!

Где бы ты ни был, моряк, в этот час,

Знай - тебя ожидают друзья боевые твои,

Ловят молву о тебе, как мужчины мужчиной гордясь.

Гибели глядя в глаза - помни о них!

Где бы ты ни был, моряк, в этот час,

Знай - на земле и друзья, и подруга, и дом.

Милый отеческий край, где весна пролетает сейчас.

Каждым биением сердца - помни о нем"*.

______________

* Слова Ольги Бергольц.

Ждановский встал и отошел к окну.

Г о р б у н о в (двинулся за ним). Ты что, Федя?

Ж д а н о в с к и й. Ничего. Не обращай внимания.

Т у л я к о в (просунул голову в дверь). Разрешите? Товарищ капитан-лейтенант, прибыл командир дивизиона.

К о н д р а т ь е в. Куда? Сюда, что ли? (Появился. Он высокий, размашистый в движениях, не старше тридцати пяти лет.) Сидите, сидите. Здорово, орлы! Вот вы где окопались? Пьянствуете? Здравствуй, командир. Богато живешь. (Кате.) Прошу прощенья. Кондратьев.

К а т я (вызывающе). Скажите, где мы могли с вами встречаться?

К о н д р а т ь е в. Ах, это вы? Еще раз - извините великодушно. Ну что мне с ним было делать? Пьяный дурак.

К а т я. Зачем вы так говорите? Он ваш приятель!

К о н д р а т ь е в. Какой там к бесу приятель! (Здоровается с Юлией Антоновной и художником.) Кондратьев. (Строителю.) А, старый воробей! Прыгаешь?

Г о р б у н о в. Это кто же пьяный дурак?

К о н д р а т ь е в. Селянин. Подвез меня сюда на мотоцикле. Не знаешь Селянина? Он что-то там по технической части. Дрянь мужик. Но - полезный. Это из таких - все может. Поехал я с ним и сам не рад. Пьяный, а лезет править. Потом затащил меня к какой-то своей мадаме...

К а т я. Поосторожней. Это моя подруга.

К о н д р а т ь е в. Опять не слава богу! Девушка, не сердитесь на меня. Я человек простой, грубый...

Х у д о ж н и к. Ну что ты, дружок, в самом деле? К нам пришел гость, а ты - сразу в штыки.