Николай и Вениамин были друзьями, но они не переходили на "ты" и не делали друг другу интимных признаний, храня несколько чопорное и горделивое молчание, когда случайно речь заходила об их возлюбленных. Когда у них не было денег (а это случалось часто) и нельзя было идти в театр или ресторан, они сидели по вечерам дома, куря трубки с длинными чубуками и обмениваясь изредка замечаниями то по поводу какой-нибудь очаровательной книги, открытой одним из них, то по поводу картин какого-нибудь непризнанного художника, успевшего выста-вить свои холсты на одной из тех маленьких выставок, которые посещаются лишь немногими любителями, присяжными рецензентами и случайными обывателями, пожелавшими позубо-скалить от безделья.

Однажды, когда два друга сидели так, окутанные синим облаком дыма, Николай сказал:

- Сегодня я заметил на улицах какое-то странное оживление; впрочем, я не уверен, что то, что я видел, можно назвать "оживлением".

- А что вы видели? - спросил Вениамин равнодушно, чертя привычной рукой профиль Маргариты.

- Я видел на бульварах и на тротуарах множество людей, которые спешили куда-то с решительными, мрачными и как будто торжественными лицами. Такие лица редко встречаются. Не случилось ли чего-нибудь?

- Не знаю... Ах, да! я вспомнил, что сегодня мимо наших окон проскакали солдаты с шашками наголо. Не бунтует ли народ?

- История вообще загадка, - сказал художник, - но революция это, может быть, самое непонятное в ней, по крайней мере, для моего ума. Как люди могут интересоваться политикой и проходить равнодушно мимо изумительных зданий, изысканных картин, остроумных книг...

- Друг мой, - возразил поэт, - все прекрасно - и тишина, и буря, и пристань, и открытое море, и мудрые книги, и глупая, слепая жизнь... Все прекрасно, если есть любовь...

- Любовь? Но в революции нет любви. Люди начинают борьбу или из честолюбия, или мечтая о призрачной свободе, или, наконец, побуждаемые голодом...

- Вы сказали - "голодом". Это напомнило мне о том, что я сегодня не обедал.

- Да? Представьте, я ведь тоже сегодня ничего не ел.

- Почему?

- У меня нет денег.

- Вот как! А у меня вчера были деньги, но я заказал букет из роз... Я должен отнести его сегодня... Но, впрочем, у меня еще есть немного мелочи. Если хотите, мы зайдем в кофейню и съедим там чего-нибудь. А потом я пойду к знакомым.

- Пожалуй, пойдемте, - промолвил художник и поднялся, чтобы взять шляпу.

Вениамин и Николай отправились в кофейню, где привыкли видеть пеструю толпу, всегда слегка возбужденную электрическим светом, шуршаньем женских нарядов, магическим сиянием глаз, ищущих и влекущих.

И на этот раз в кофейне было много публики, но иные почему-то не садились за столики, а стояли группами, громко разговаривая, жестикулируя, размахивая какими-то лиловыми листками. Один молодой человек, с бледным матовым лицом и сумасшедшими глазами, стал на стул и что-то крикнул о свободе и смерти. И все подняли руки, как будто для клятвы.

Публичные женщины с алчным любопытством смотрели на необычных посетителей и жадно слушали ораторов, оставив нетронутыми чашки кофе и бокалы мазаграна; лакеи глазели, разиня рот, не выпуская из рук салфеток; барышня-кассирша стояла на цыпочках, вытянув напудренную шею...

- Это, кажется, революция,- промямлил художник и стал зарисовывать оратора на чистой стороне прейскуранта.

- Ах, это, право, занятно,- сказал поэт,- но я должен отнести розы моим знакомым.

- Если вы идете на ту улицу, я пойду с вами, - пробормотал художник.

По странной случайности и Маргарита, и та, которую любил Николай, жили на одной улице. И Николай, не имея возможности войти к ней в дом, часами стоял под ее окнами.

Когда друзья вышли из кофейни, снежная мгла заволокла им путь. Снег падал большими хлопьями, влажными, теплыми, мягкими... Неожиданно в эти зимние дни наступила оттепель и возник голубоватый туман, окутав улицы своей пеленою. Туман, снег и огни фонарей - все было зыбко, странно и фантастично. Люди возникали из полумрака, подобно призракам, и вновь пропадали таинственно, покинув бледные круги, отброшенные мертвым светом электрических фонарей.

Друзья зашли в цветочный магазин и взяли букет из роз, приготовленный для Вениамина. Они вышли на улицу, слегка опьяненные влажным и дурманным запахом цветов, привезенных из Ниццы, томных, усталых от долгого пути... Николай и Вениамин прошли два бульвара, пересекли площадь, миновали собор и уже хотели по привычке идти на мост, как вдруг из тумана выросла какая-то дюжая фигура и загородила им дорогу.

- Вам чего надо? - крикнул грубый голос, и кто-то осветил фонарем двух приятелей.

- Нам надо перейти через мост, мы идем к знакомым, - сказал Вениамин, пожимая плечами.

- Нельзя туда,- крикнул тот же голос насмешливо и сердито.

Теперь, при свете фонаря, приятели видели, что на мосту стоит отряд солдат и какой-то фургон.

- Почему же нельзя? - спросил нерешительно Николай.

В это время на лошади подъехал жандармский ротмистр.

- Это еще кто такие? - крикнул он низким придушенным голосом: - кто такие? А?

- Будьте любезны, - сказал Вениамин, стараясь быть вежливым,- будьте любезны, прикажите пропустить нас через мост.

Вместо ответа ротмистр засмеялся и вышиб из рук Вениамина коробку с розами:

- Обыскать их!

Солдат с рыжими усами, лихо закрученными, взялся за шубу Вениамина, молвив:

- Раздевайся, барин.

После обыска, когда друзья надели свои холодные и влажные шубы, валявшиеся на снегу, жандарм сказал им, смеясь:

- Ну, проваливайте... Живо... Марш!

Они пошли вдоль набережной, прислушиваясь к солдатскому говору и смеху, звучавшим из мрака, в котором скрывался мост.

- Какая неприятная история, - сказал художник, вздрагивая при воспоминании о том, как солдатские руки обшаривали его.

- Мои розы! - вздохнул поэт, и ему представились нежно-алые лепестки, растоптанные на снегу.

- Мы, однако, попробуем перебраться на тот берег, - заметил Николай, нас пропустят, вероятно, через Чугунный мост.

- Разумеется, - сказал Вениамин, чувствуя, что он не может не увидеть Маргариты и не прочесть ей новый сонет, ей посвященный.