— Белл! — воскликнул я. — Ты не уйдешь из дома и не станешь женой этого человека! Ты не родишь от него детей!

— Да знаю я! — ответила Белла, посмотрев на меня с удивлением. — Мы же с тобой помолвлены.

Она показала на лацкан своего дорожного жакета, где я увидел крохотную жемчужинку на конце моей галстучной булавки. Она спросила с лукавым видом:

— Ну как, все мои затычки съел?

Я ответил, что положил все конфеты в стеклянную банку с крышкой и поставил ее в своей комнате на буфет, ибо, если бы я все время носил их в кармане, они бы растаяли от жара моего тела и превратились в бесформенную массу. Я также сказал, что раз Бакстер не хочет защитить ее от этого дурного и ничтожного человека, я спущусь вниз и дождусь его в переулке; если словами не удастся заставить его уйти, я сшибу его с ног. Она посмотрела на меня со злостью — раньше я не замечал у нее такого взгляда, — ее нижняя губа припухла и выпятилась, как у обиженного ребенка, и на какой-то миг я испугался, что она сейчас расплачется, как маленькая девочка.

То, что произошло вместо этого, было просто прелестно. Ее лицо озарилось такой же восторженной улыбкой, как при нашей первой встрече, она встала и вновь протянула ко мне обе руки, но на этот раз я шагнул к ней, раздвинул их, и мы обнялись. Раньше у меня ни с кем не было подобной телесной близости, она все крепче и крепче прижимала к груди мое лицо, и я стал задыхаться еще сильнее, чем когда она обняла меня в парке. Я испугался, что потеряю сознание, и опять, как тогда, высвободился. Не отпуская моих рук, она мягко сказала:

— Моя милая маленькая Свечка, когда я хочу доставить тебе удовольствие, ты боишься его получить и отстраняешься. Но тогда как же ты доставишь удовольствие мне?

— Ты единственная женщина, которую я любил, Белла, я не Данкан Пар-ринг, который пользовался всеми служанками, какие ему подворачивались, начиная с кормилицы. Моя мать работала на ферме. Хозяин воспользовался ею и сотворил меня, и мне еще повезло, что он потом не вышвырнул нас обоих на улицу. Для любви в нашей жизни не было времени — слишком скудная была плата, слишком тяжелый труд. Я привык обходиться малыми ее количествами, Белл. И я не могу пока что хватать ее охапками.

— Зато я могу и буду, Свечка. Да-да! — заявила Белла, все еще улыбаясь, но подкрепив свои слова энергичным кивком. — А ты ведь говорил, что позволишь мне делать с тобой все, что я захочу.

Я улыбнулся и тоже кивнул, будучи теперь уверен, что все у нас образуется; потом я сказал, что со мной она может делать все что захочет, но с другими мужчинами — нет. Услышав это, она нахмурилась и досадливо вздохнула, но затем, громко рассмеявшись, воскликнула:

— Данкан придет еще через много, много, много часов — пошли наверх, я тебе сделаю сюрприз!

Просунув мою правую руку себе под локоть, она повела меня к двери. Чувствуя себя совершенно счастливым, я спросил, что это за сюрприз, но она велела мне набраться терпения.

Когда мы поднялись на верхний этаж, она задумчиво сказала:

— Данкан — чемпион любительского бокса.

Я объяснил, что тоже умею драться; что не раз старшие мальчики на площадке для игр в Уопхиллской школе, обманувшись моим малым ростом и тихим поведением, принимали меня за легкую мишень и я, хоть и не всегда побеждал, всегда им доказывал, что они ошибаются. Она крепче прижала мою руку. Вдруг я почувствовал неожиданно знакомый больничный запах — смесь карболки и медицинского спирта. Я знал, что старая операционная сэра Колина, как все подобные операционные, находится на верхнем этаже, но не подозревал, что она до сих пор используется. Чем выше мы поднимались, тем становилось светлее. До заката оставался еще час. Ветерок очистил небо от облаков, а в Шотландии в дни летнего солнцестояния в небе всегда есть свет, как бы ни было темно на улице или в поле. Над верхней лестничной площадкой был устроен большой стеклянный купол, через который освещалась вся лестница. Белла взялась за дверную ручку и сказала:

— Стой тут и не подглядывай, пока я тебя не позову, Свечка, и тогда уж будет сюрприз так сюрприз.

Она бочком протиснулась в дверь и так быстро ее закрыла, что я не успел ничего разглядеть.

Пока я ждал, меня посещали диковинные предположения. Неужели Парринг так ее развратил, что, когда она меня позовет, я увижу ее обнаженной? При этой мысли я задрожал от приступа противоречивых чувств, но секунды шли, и мной овладело новое, худшее опасение. Во многих больших домах есть узкие черные лестницы для слуг. Может быть, Белла уже шмыгнула по такой лестнице вниз, может быть, она сейчас спешит к Чаринг-кроссу, где возьмет кеб до жилища Парринга. Я так живо это себе представил, что уже готов был открыть дверь, как вдруг она сама распахнулась внутрь комнаты, и я понял, что Белла стоит за ней, ведь в помещении не было видно ни души. Послышался ее голос:

— Войди и закрой глаза.

Я вошел, но глаза закрыл не сразу.

Это действительно была старая операционная сэра Колина, сооруженная по его собственному плану, когда застраивался Парк-серкес, то есть в одно время с возведением Хрустального дворца. Обстановка была скудная и невзрачная, однако всю комнату заливало теплое вечернее солнце. Его лучи проникали сквозь высокие окна и потолок, состоявший из четырех наклонных застекленных треугольников, которые сходились в центре к рефлектору, бросавшему пятно более яркого света на операционный стол. На скамейках стояли проволочные клетки и собачьи конуры, и в больничном запахе я уловил примесь животного духа. Я услышал, как за мной захлопнулась дверь, и затылком почувствовал дыхание Беллы. Внезапно уверившись, что она стоит раздетая, я полузакрыл глаза и весь задрожал. Она обняла меня сзади одной рукой, и я с облегчением увидел рукав ее дорожного жакета. Она прижала меня к себе, и я размяк, отметив краем сознания, что химический запах в комнате необычно силен. Она шепнула мне в самое ухо: — Белл никому не позволит обидеть ее маленькую Свечку.

Она закрыла мне рот и нос ладонью, и, попытавшись вздохнуть, я потерял сознание.

Я услышал ровное негромкое шипение газовой лампы. Болела голова, и я не размыкал век, зная, что от света глазам не поздоровится. Я чувствовал, что случилось ужасное, что я лишился чего-то самого дорогого, но думать об этом не хотелось. Поблизости кто-то вздохнул и прошептал:

— Порок. Я порочный человек.

Мне вспомнилась Белла. Я сел, и с меня соскользнуло одеяло.

Теперь я сидел (а только что лежал) на диване в кабинете Бакстера. Я был без пиджака, мой жилет был расстегнут, воротничок и ботинки сняты. Диван представлял собой массивное сооружение из красного дерева и черного конского волоса. Бакстер сидел на.другом конце дивана и мрачно на меня смотрел. В незанавешенных окнах виднелись большой полумесяц и ясное ночное небо, столь насыщенное темной синевой, что оно казалось беззвездным. Я спросил:

— Который час?

— Третий.

— Где Белл?

— Сбежала.

Секунду помолчав, я спросил, как он меня отыскал. Он подал мне ворох страниц, исчерканных громадной скорописью Беллы. Я вернул их ему, сказав, что у меня болит голова и я не могу заниматься расшифровкой. Он прочел мне вслух:

«Милый Бог! Я усыпила Свечку хлороформом в операционной. Когда он проснется, попроси его остаться жить у тебя, тогда вы вдвоем сможете часто разговаривать о твоей верной, горячо любимой Белл Бакстер. P.S. Я сообщу телеграммой, где нахожусь, когда приеду на место».

Я заплакал. Бакстер сказал:

— Пошли на кухню, поешь чего-нибудь.

На кухне я сел за стол, опершись на него локтями, а Бакстер, порывшись в кладовке, подал мне кувшин молока, кружку, тарелку, нож, хлеб, сыр, пикули и холодные остатки жареной курицы. Когда он вынимал курятину, лицо его выразило отвращение, которое он тщетно пытался скрыть, — ведь он был вегетарианец и покупал мясо только для слуг. Пока я с жадностью ел, он не спеша выпил чуть ли не галлон серой жидкости, которая была главной составной частью его рациона, наливая ее в большую кружку из оплетенной стеклянной бутыли, в каких обычно держат кислоты. Когда он вышел из кухни по нужде, я любопытства ради отхлебнул глоток; питье оказалось едким, как морская вода.