* * *

Предстояло выйти на поверхность. От меня, правда, почти ничего и не требовалось: я попал во власть транспортирующих механизмов. Даже скафандр на мне застегивали гномы-автоматы.

Сопровождающий меня главный диспетчер показывал, где какую кнопку нажимать, куда ставить ноги, куда помещать руки, чтобы их могли обхватить гибкие и прозрачные щупальца передвижной клети. Мы вышли из планетоида и двигались к пристани, где в невесомости парила сплотка малых космических шлюпов. Корзина с нами въехала в точно обозначенную трапецию приемного люка.

В другое время я, пожалуй, лопнул бы от гордости, со мной обращались, как с важной персоной, в наставники и помощники мне приставлен главный диспетчер. Сейчас все это было безразлично. Моя жизнь, как и жизнь всех, кто уцелел, вошла в новую полосу - все теперь оценивалось другой мерой. Я повзрослел сразу на несколько десятков лет: не только детство кончилось, не будет ни юности, ни зрелости - сразу старость.

Немолодой уже диспетчер выполнял свои обязанности механически. Пожалуй, он и не отдавал отчета, что на этот раз его подопечный не взрослый, а мальчишка - мы как бы выравнялись с ним. Прожитые годы теперь не имели значения. Всего несколько минут состарили нас всех.

Закончили обход и возвратились в приемник. У меня осталось время заняться своими делами: до отлета больше двух часов.

Я проделал тот же путь через хранилище и снова попал в каминный зал.

Здесь все выглядело громоздким и тяжелым - мебель была в стиле давно минувшей эпохи. В ту пору люди не знали даже электричества. Помещения отапливались дровами, которые сжигали в печах и каминах. Немыслимо вообразить, откуда брали такую уйму дров! Но... признаюсь, я завидовал тем людям и так же, как дядя Виктор, полюбил камин.

Я часами мог просиживать у пылающего очага, смотреть, как пламя набрасывается на поленья. Охваченные красными и синими языками, они гудят и потрескивают. Иногда из камина выстреливали небольшие уголечки. Пол поблизости выложен мрамором. В остальных комнатах настелены плахи, пропитанные электропилом. Дядя уверяется что состав этой смолы придает дереву прочность, понадежнее любого сплава и даже эластика. Я любил рассматривать сложный рисунок, образованный годичными слоями дерева. В обводах распиленных сучков можно увидеть все, что захочется, стоит только чуть-чуть пофантазировать...

Возле камина заготовлена вязанка дров. Я на вес выбрал поленья посуше. Составил их горкой в камине, как это обычно делал дядя Виктор.

Занялось пламя. На срезе поленьев вспучивались -и пошипывали капли смолы. Теплом нажгло мне коленки, накалило щеки.

* * *

Люди, живущие в век развитой технической цивилизации, обреченные всю жизнь нежиться в комфортабельных жилищах, невольно чувствуют себя обворованными, если случайно соприкоснутся с давно позабытым уютом обыкновенного костра. Смутная и беспокойная тяга к живому огню ни в ком из нас не умерла окончательно. Эти же древние чувства владели мальчишкой.

Невнятный, меняющийся рисунок скачущих языков пламени заставлял его грезить наяву. Странные и жуткие видения мерещились ему. Поленья, охваченные огнем, превратились в колонны необозримого зала, переполненного народом, гудение тяги в дымоходе - в тревожный и напряженный гул множества голосов...

Насильно сдерживая себя после недавнего бега, я вошел в обеденный павильон и не сразу понял, отчего так жутко и тоскливо сдавило сердце. Больше всего я хотел, чтобы мое опоздание прошло незамеченным, чтобы дядя Виктор не кинул на меня укоризненного взгляда: строгая дисциплина и режим распространялись на всех. Я мельком искоса посмотрел на дядю Виктора-и поразился; вместо знакомого лица увидел мертвую маску, будто из синеватых белил. Это было так неожиданно и страшно, что я едва не кинулся прочь. У меня перехватило дыхание, ноги внезапно ослабели. И, как продолжение непереносимого кошмара, послышался безобразный истошный вопль. Кричала женщина за общим столом в противоположном отсеке. Никто, кроме меня, не поглядел на нее, будто не слышали. Вопль оборвался, она застыла с разинутым ртом. Тут только я увидел, что все люди уставились в одно место - на потухший белесо-яркий зрачок межпланетного телезонда. Изредка по этому каналу велись передачи прямо с земли. Только смотреть сейчас было не на что: на экране вспыхивали беспорядочные пятна и прочиркивались яркие стрелы.

Муть мельтешащих точек и линий проредилась, явился невнятный звук, из хаоса возникло изображение чьегото лица - вернее маски, сквозь которую проглянул холод смерти. Человек раскрыл рот-темную, бездну с мерцающими зубами, обведенную вытоненным овалом посиневших губ.

- Люди!- произнес он через силу - негромкий голос упал в настороженную тишину, как выстрел.-Люди! Не падайте духом. Немедленно все резервные и аварийные шлюпы снарядить на Землю. Оснаститься спасательными средствами. Кого-то можно еще спасти. Наверное, в глубинных бункерах и ядерных казематах догадались укрыть детей. Они ждут вашей помощи, люди.

* * *

Я плохо помню Землю, меня увезли на планетоид пяти лет. Свирепый, но теплый ливень, величие пузыристых луж, которым разлиться вширь не позволяли дренажные канавы - вот, пожалуй, самая броская картина из всего, что осталось в памяти. Да еще прореженная зеленая занавесь из яблонь вдоль шоссе, по которому мчится автокат. Шалый ветер врывается в открытые окна, рубашка на мне вздулась, все мое легкое тело охвачено прохладной и щекочущей свежестью.

Я попал на Карст одним из первых, точнее в числе первой партии детей. Взрослые осваивали планетоид уже несколько десятилетий.

Все мы, кого родители завезли в раннем возрасте, по сути, лишились детства. Хоть мне всего пятнадцать лет, но я понял это.

Психологи опасались первого приступа ностальгии (даже и взрослые не легко справлялись с ней), но того, что случилось с нами, никто не предвидел. Первые дни, проведенные в карантине, как раз не были трудными; напряженное ожидание, любопытство поддерживали в нас бодрый дух. Разве что... Но на это не обратили внимания. Обживутся, привыкнут, и все наладится,- видимо, так решили психологи. Нужно, время.

Но и время оказалось бессильным. Помню, в какое отчаяние приводили мы нашего доброго воспитателя своим безучастием к играм по специально составленным программам. В самый неподходящий мoмент, когда по замыслу сценариста все должны увлечься, прийти в азарт, вдруг кто-нибудь из нас равнодушно кидал лук, из которого должен был целиться в бегущего оленя совсем почти как живого, у всех остальных сразу опускались руки. И все, что происходило дальше по сценарию, продуманному лучшими детскими психологами, не увлекало нас. Чаще всего это были сцены охоты, погони, походов по горамсловом, все то, чем занимались предки. На Земле подобные развлечения заражали нас. Не знаю почему, но там мы легко поддавались обману, и правила игры не казались сочиненными нарочно.

Жалея своего воспитателя, мы иногда делали вид, что увлеклись, дотягивали игру до конца. Но его это не обманывало.

- Они стали не по-детски. рассудительными и послушными,- жаловался он дяде Виктору.- Уж лучше бы они изводили меня проказами и баловством.

Все ухищрения педагогов и психологов были напрасными - ничто не могло возвратить нам потерянного детства. Кроме нашей группы в сорок человек, никого из детей больше не завозили на Карст - только достигшие совершеннолетия имели право на выезд с Земли.

И вот сейчас новые тысячи детей - теперь это была уже вынужденная мера -.до отказа переполнили запасные и резервные помещения карантина. Я видел их сквозь изоляционную ограду. Они даже не пытались затевать игр. Изредка сбивались в молчаливые и пугливые стайки, словно ища защиты друг у друга. Чаще держались особняком, по-взрослому погруженные в себя.

Я отлично сознавал, что этого не должно быть. Если они не оправятся от потрясения, они все погибнут, пусть даже Большое Переселение пройдет удачно.

Эта часть мальчишкиных воспоминаний показалась мне очень странной; его рассуждения в самом деле были совсем не детскими. Непонятно, что за катастрофа и потрясение пережиты ими?