Евгения СЕРГИЕНКО

ЖЕНЬКИНА ЖЕНА

Наша рота дружная. У соседей тоже ничего, но лично я, рядовой Корешков, доволен тем, что служу в этой роте.

Мы все знаем друг о друге: кто о чем мечтает, о ком тоскует, чем дышит. За каждого товарища все болеют, как за любимого футболиста во время решающего матча.

Вот поэтому так всполошилось наше дружное подразделение, когда после занятий кто-то крикнул в раскрытую дверь класса:

- Рядовой Добров! Жена приехала.

Женька Добров завертелся на месте, потом сообразил, в какой стороне выход, и по каменной лестнице казармы пророкотал стук каблуков, похожий на автоматную очередь.

Мы готовы были броситься следом за своим сослуживцем, но сержант Богданов вовремя остановил нас:

- Массовый кросс назначен на ближайшее воскресенье, - сказал он. - Вы что, хотите продемонстрировать свое незаконченное воспитание?

Нет, мы не хотели.

- Но ведь приехала Женькина жена! - оправдался я за всех.

- Ну и что же? - сержант изобразил безразличие, однако не очень убедительно. Он тоже, не таясь и не стесняясь, громко позавидовал:

- Везет же некоторым рядовым!

Мы поддержали его коллективным вздохом, поглотив из воздуха кубометра три кислорода, а двое из нас предложили Богданову конверты с цветочками.

Наш сержант два раза в день писал письма той, чью фотографию носил в кармане. Раньше она называлась невестой, но три месяца назад Богданов ездил в краткосрочный отпуск, и теперь его любовь торжественно именовалась женой.

Сержант встряхнул авторучку, выдернул из тетрадки двойной листок и удалился строчить своей супруге отчет за вторую половину дня. А мы принялись обсуждать последнюю новость - приезд Женькиной жены.

В роте было только двое женатых: рядовой Добров и сержант Богданов, а остальные - закоренелые, несгибаемые холостяки.

Правда, трое или четверо из нас держались довольно непрочно на грани холостяцких своих убеждений, и виноваты в том были шефские связи с девушками швейной фабрики No 2.

Евгений Добров служил в армии восемь месяцев, два года, как состоял в законном браке, и не было для него авторитета более значительного, чем его жена.

Долго мы не знали ее имени. "Моя жена", - говорил Женька благоговейно и почтительно. И какой завидной гордостью при этом светились серые, задумчивые глаза высоченного, широкоплечего парня!

- Моя жена считает... моя жена говорит... моя жена советует... - слышали мы от него не меньше двенадцати раз в сутки.

Сначала мы потешались над Женькой - "моя жена", но скоро привыкли и только скребли затылки в раздумьи:

- О, попался!

- Влип. Погибает и радуется.

- Скрутила, как в самбо!

- Могучая девчонка.

Наши замечания успеха у самого Женьки не имели. Он смотрел на нас со снисходительной улыбкой, и улыбка говорила нам: что, мол, вы, первогодки, понимаете в семейной жизни?

Женька не курил. Его жена уверяла, что это вредно для организма. Женька не ходил в клуб швейной фабрики на танцы. Его жена считала, что это тоже не принесет ему пользы. Он зубрил физику и иностранный язык. Жена настаивала, чтобы после армии он поступил в институт. Женька был вежлив и не прибегал к звучным выражениям даже в трудных случаях.

- Жена говорит, что сквернословие показывает умственную недостаточность мужчины, - наставительно замечал Женька, когда кто-нибудь произносил крепкое, иной раз такое необходимое словцо. Что ж, приходилось задуматься!

Женькина жена перешла на четвертый курс педагогического института, и мы ясно представляли себе высокую, солидную даму в очках, эдакую строгую учительницу. Все мы совсем недавно были учениками, и из нас еще не выветрился трепет перед классной доской.

А когда на комсомольском собрании выбирали нового групкомсорга, то вся рота проголосовала за рядового Евгения Доброва. Положительнее кандидатуры мы не могли себе вообразить. Сейчас наш групкомсорг мчался к проходной будке, и мы сердцами своими и мыслями были рядом с ним.

- Надо откомандировать кого-нибудь, - предложил я.

- Сенечка пойдет, - решил Андрей Косырев. - Сенечка под прикрытием штакетника незаметно проберется.

Ребята захохотали. Сенечка Пыж у нас самый маленький.

- Иди, Пыжик. Вернешься - доложишь.

- Обойди ее кругом, да, смотри, осторожно. Нечаянно наступит и задавит.

- В сумку с гостинцами не заглядывай. Упадешь туда, она и унесет с собой, - изощрялись ребята.

- А ну вас! Никуда я не пойду! - обиделся Сенечка. - Я слишком уважаю женщин, чтобы подсматривать, а потом чесать языком, как вы.

- Ну, что ж, добровольцем буду я, - вызвался Володька Самохвалов, щеголь, красавец и первейший ухажер. На солдатских концертах он был конферансье, чтец-декламатор и главнейший участник совместных мероприятий со швейной фабрикой No 2.

- Не подходишь, - отказали мы. - Ты годишься для незамужних портних, а в данном случае можешь разрушить семью.

- Да что вы, ребята! По-вашему, я - примитивный петух?

- Не обижайся, Самохвалов. Это товарищеские меры предосторожности. Техника безопасности. Пойдет Корешков. Иди ты, Саша, - сказал мне Андрей.

Высокое доверие не очень-то польстило. Выходит, что я безобидный и незаметный? Но все же я пошел.

У проходной Женьки Доброва уже не оказалось. Я обрадовался своему опозданию и побрел в роту через стадион. На нем никого не было, а в уголке я увидел супружескую чету Добровых.

Рядом с Женькой на скамейке сидела птичка. Иначе я ее и не мог бы назвать. Что-то хрупкое и вихрастое. Взъерошенный воробышек, который вертел головкой, взмахивал крылышками-ручками, вытаскивая из чемоданчика сверточки и пакетики, и сыпал, сыпал звонким, переливчатым щебетом.

Женька, загипнотизированный, очарованный, смотрел на воробышка, как на великое чудо. Он был на седьмом небе. Наверное, так выглядят все праведники в раю.

Заметив меня, Женька с блаженной улыбкой позвал:

- Саша, познакомься. Это моя Людочка!

Людочка вспорхнула, протянула мне руку и спросила:

- Вы Женин товарищ?

- Один из них, - ответил я и присел на траву. Как-то вдруг мне захотелось остаться с ними.

Тоненькая девочка с глазами большими и светлыми, наполненными радостью полнее, чем океаны водой, обрушила на нашего Женьку столько счастья, что радостные брызги солнечными пятнами рассыпались вокруг, и на меня немножко попало. Как будто долгие месяцы их разлуки, с тех пор как муж ее назвался солдатом, она копила, собирала эту радость и теперь выплескивала ее всю разом.

Женька сунул мне горсть конфет, а я продолжал сидеть. Мне еще не приходилось видеть, чтобы два человека были так счастливы тем, что смотрят друг на друга. Наконец я сообразил, что они будут еще счастливее без свидетелей, и ушел.

Рота набросилась на меня, как на последнюю спортивную сводку.

- Ну, какая?

Я растерянно пожал плечами, не зная, как рассказать ребятам, что на пустом стадионе, на лавочке, рядом с нашим Женькой сидит пучок солнечных лучей в пестрой юбке и крохотной кофточке.

- Ничего особенного? - подсказал Самохвалов.

Я вспомнил Людочкины глаза, лучистые, какие-то многогранные, как алмазы, почему-то подумал, что беленькая кофточка ее сшита, пожалуй, из двух носовых платков, и сказал, вернее, выдохнул:

- Особенная!

Андрей Косырев положил руку на мое плечо и заключил:

- Готов. С первого взгляда. Но верить можно!

Вечером наши мнения разделились, правда, не надолго, на несколько минут.

Возле солдатского клуба, перед началом киносеанса почти вся рота, кроме наряда, была представлена Людмиле Добровой. Каждому из нас, как принцесса на приеме дипломатов, пожала она руку, каждому лучистой, веселой соринкой попал в глаза ее радостный взгляд, да так и остался там на весь вечер.

Мы, разборчивые, искушенные холостяки, забыли о мерах и эталонах, которые солдаты применяют к девушкам. Что греха таить? Ведь любую, пройди она мимо, оглядим, присвистнем и выскажемся. Иная робкая, застенчивая идет на виду у целого взвода ни жива ни мертва. Глаза в землю, ступает, как по лезвию бритвы, сгорает на корню. А если рота стоит "вольно"? Тут уж что и говорить! Каждый старается показать, какой он умник и знаток женской красоты.