— Какая может быть душа, если человек не способен помнить добро? Взять хотя бы вас. Вы чуть не продырявили мне голову за мою же доброту.

— Доброту!? Я всю жизнь пребываю в страхе и мучениях по вашей милости. Всякая власть от бога, но вам никакая не угодна. Мне многое довелось узнать про вас: и дореволюционную власть вы гневили, и при адмирале убойствовали, и, когда ваши же единоверцы утвердились в стране, вы и на них пошли с оружием. А теперь ополчились на нынешнюю власть. Иначе зачем вы, без формы? Зачем в столь убогом облачении? Опять же... вон и пистолетик в кармане лежит.

Приезжий тронул внутренний карман костюма; подосадовал на собственную несдержанность. Эк, уел старик!

— Догадываюсь, — заговорил досадливо, — догадываюсь, кем вы проинформированы... — Он поморщился.

— Припоздал я тогда. Но кто бы подумать мог, что он, — приезжий сделал ударение, — доверится именно вам.

Оба помолчали. Старик застегнул рубаху, сокрушенно задергавшись пальцами на месте вырванной с мясом пуговицы.

Потрескавшаяся кожа дивана сухо скрипнула — приезжий изменил позу.

— Что же не сообщили обо мне?

Хозяин покачал головой:

— Вы сами знаете. Доносительство — грех! Пусть вас Бог простит.

С дивана донеслось:

— Его бог уже простил.

Лицо приезжего выразило нечто, отчего старик торопливо перекрестился.

— О власти можно толковать долго, — размышлял незваный визитер. — Незаконной власти нет, ибо сама она — закон! Власть — это идея. — Он говорил как начетчик, звонкими, рублеными фразами. — Любая идея не способна удовлетворить всех и каждого. Какой бы прекрасной она не являлась. Разные мы... непохожие. Каждому подавай свое. Следовательно, у любой идеи найдутся противники. Чем меньше идей, тем больше несогласных. А если идея всего одна, то и противников у нее — неисчислимое количество.

Услышанное возмутило хозяина дома:

— Зачем же плодить несогласных? Не мешайте каждому искать свое, и все будут счастливы.

— Э-э-э, нет! Счастье содержится в истине, а истина всего одна. Множественность идей опасна, рано или поздно она погубит человечество. Постоянное несогласие тормозит движение к всеобщему счастью. Среди множества учений правильным является одно-единственное, лишь за него необходимо бороться.

— Но куда вы денете противников этого, единственного учения?

Потрескавшаяся диванная кожа смеялась, потрескивая:

— Хе-хе-хе... Людям от природы положено преследовать непохожих. Чужое, отличное от меня, вызывает опаску — все, что «не я» — может быть моим врагом. И тут существует два выхода: или переделать тебя, или уничтожить заранее, на случай возможной угрозы с твоей стороны. Второй путь — легче, потому предпочтительней.

— Вы хотите крови?!

— Мы хотим равного счастья для всех и не боимся затрат на этом пути.

Оратор разомлел в тепле. Вяло продолжил:

— Хотите вы или не хотите, но будете нам помогать. А делать придется следующее...

Внизу стояла прохлада. Ледяная вода родника накапливалась в чаше из серого в розовую крапинку камня, стекая через край. От родниковой воды пронзительно стыли зубы. У дна чаши кружились редкие песчинки, отстреливая слюдяным блеском.

В шаге от ручья тело охватывало душным перегретым воздухом. Одиночный по здешним краям комар нынешним летом наплодился в изобилии и зависал тучей. Дни оказывались теплыми, влажными, а значит — грибными. Подгруздок кучками лепился у берез, проступал вокруг кочек, напоминая увесистую черно-зеленую гальку.

Экономя место в рюкзаке, Ростислав срезал только шляпки, отбирал гриб без изъяна — один к одному. Кое-где встречались поздние валуи — круглоголовые, тугие, скользкие на ощупь.

Гуще всего гриб высыпал у входа в распадок. Ростислав тут прежде не бывал, и, вряд ли бы пошел сюда снова. Местность навевала мрачные мысли. Перезрелый, поваленный ветрами да старостью осинник гнил среди частого подроста, в свою очередь погибающего на корню от выделений разложившихся предшественников. Пробраться между посеревших, без обычного зеленого блеска стволов можно было с трудом. И то, если позволяли: сплошной бурелом, когда и не сообразишь куда ставить ногу, и целые полотнища грязной паутины, облепляющей лицо.

Грибник решил было вернуться, однако что-то привлекло его внимание. Прямо у основания склона темнел, заплывающий с боков землей, прямоугольной формы провал.

Ростислав подошел к краю провала. На поверку он был мельче, нежели показалось вначале — просто широкая яма, по краям которой свисали древесные корни. Правильность контура указывала на искусственное происхождение провала, а количество ссыпавшейся земли — на значительную давность событий. Ничего особенно интересного в яме не было. Правда на дне среди чахлой травы и гнилых жердей высовывалось что-то лохматое. Падаль? Непохоже.

Спускаться в грязную яму не хотелось. Однако любопытство пересилило...

Рыхлый грунт продавливался под тяжестью тела, налип комьями на кеды. Ростислав взмахнул руками, ухватился за прочный корень, шагнул ниже, туда, где земля слежалась и держала подошвы. Заинтересовавший его предмет оказался жалкими остатками меховой одежды, когда-то перевязанной в узел. Мыши и сороки потрудились над узлом. Остальное довершила непогода, и время. Было из-за чего пачкаться в грязи. Но измазаться сильнее только предстояло, выбираясь из ямы.

Ростислав досадливо пнул кучку испорченного меха. От удара из прелого мусора вылетел тряпичный сверток. Сердце подростка екнуло.

В свои тринадцать с небольшим лет Ростислав был достаточно рассудителен. Но в моменты подобные этому он волновался не меньше сверстников. Поэтому кинулся и поднял сверток, не думая, что содержимое находки может оказаться опасным.

Гнилая ткань легко поддалась. Внутри оказался... нож!

Слегка синеватое лезвие сидело в кожаных ножнах, распавшихся по шву на две половины. Хищной формы клинок был чист от ржавчины. На сияющем, будто вчера отполированном металле не имелось ни единого пятнышка. Ребристая костяная рукоятка отливала благородной желтизной. Она удобно ложилась в руку, буквально врастала, и, завершалась мастерски выточенным копытцем. Копытце украшал узор в виде переплетенных еловых лапок. Ростиславу не приходилось видеть что-нибудь подобное. Такую вещь заслуживал редкий счастливчик и подросток решил во что бы то ни стало сохранить ее у себя.

Дома за грибы похвалили. Мать ссыпала их в чистое деревянное корыто и залила свежей водой. Она уже вытерла руки цветастым передником, когда Ростислав решился показать нож. Секунд десять мать смотрела на диковинный предмет, меняясь в лице. Наконец ее взгляд сделался осмысленным, но таким колючим, что подросток опешил. А она схватила его за плечо и втолкнула в избу, где он едва не сбил с ног ничего не понимающего отца.

— Ты где взял этот нож?!

— Нашел в лесу... — Ростислав взялся было рассказывать, но встревоженная мать не дослушала, прервала на самом интересном месте:

— Ты его показывал кому-нибудь?

Он потряс головой:

— Не-е-ет.

— Слава богу!

— Да в чем дело? — вскипел отец, не намеренный и дальше играть роль стороннего наблюдателя.

— Вы мне скажете, что случилось? Он что-то нашел? — Обернулся к жене. — Не вижу в этом, ничего страшного.

Побелевшие губы матери задрожали: «Такой нож был у Кибата!»

Отца Ростислава всегда уважали за выдержку. Если в школе иные учителя кричали на провинившихся, то Пархомцев ни при каких условиях не повышал голоса. Предпочитал осаживать оболтусов шуткой. Но и в шутках его не было ни сарказма, ни подчеркнутого превосходства. Приятели Ростислава говорили: «Батя у тебя что надо».

Вот и теперь отец в первую очередь постарался успокоить мать:

— Ту уверена, что нож принадлежал Кибату? Мало ли на свете похожих ножей.

— Если бы. Только я знаю точно, таких ножей было всего два. Их делали по заказу моего деда. Один нож он подарил моему отцу, другой Кибату...