— Наверное, и у нас надумал что-нибудь строить? — ледяным тоном предположила мама.

— Ну зачем ты так говоришь, Милочка, — запротестовал папа. — Я, что ли, сюда насыпал этот песок?

И тут я увидел за мойкой, выдранной вместе с толстыми кривыми трубами, открытую Васькину клетку, а в клетке — лишь разорванный бумажный кулек, вокруг которого рассыпались остатки перловой крупы.

С этим Генкой, забравшимся в нашу квартиру, когда мне пришлось добрых полчаса просидеть в засаде, с этими неприятными разговорами насчет бетонных блоков и маминого модного пальто, я как-то совсем забыл о Ваське. А ведь бежал домой и в окно по лестнице полез только для того, чтобы поскорее его увидеть! И вот, оказывается, Васьки нет, клетка пустая!..

— Папа! — закричал я в страшном испуге. — А где же Васька?!

— Вот и я уже целую неделю ломаю себе голову: «Где же Васька?»

— Только этого не хватало, — возмутилась мама. — Так это из-за вашего паршивого Васьки такой погром?

— А уж тут я с тобой не соглашусь, — сказал папа. — Один хомячок в жизни ребенка значит гораздо больше, чем десять пар самых модных штанов!

— Батюшки светы! — забормотала бабушка. — Чего говорит-то! Ересь какую несет!

— Действительно, — поддержала ее мама. — После этих твоих слов я уже ничему не буду удивляться!..

— Папа! — еще громче закричал я. — А ты, когда из командировки приехал, разве не прочитал мое письмо?

— Конечно, прочитал…

— Так что же ты, папа?

Папе было явно досадно, что все так получилось, но ответил он спокойно:

— Видишь ли, сын… Получилась неувязка… Ты мне написал, что твой Васька остался в клетке. А я приехал и вижу: клетка пустая. Кроме разорванного кулька из-под крупы, ничего в ней нет. Открыл я дверцу, тронул кулек, а Васька как выпрыгнет из него и шасть под мойку, только его и видели. Крупу он съел, а в кульке спал.

Я почувствовал, что пол закачался у меня под ногами, слезы сами навернулись на глаза.

— Сколько лет уже вам обоим твержу, — словно бы издалека услышал я голос мамы, — когда же вы прибьете планку под мойкой в кухне? То мусор туда забивается, то чайные ложки. А теперь еще и ваш Васька забежал?..

— Подохнет там, завоняется, — вставила свое слово бабушка.

— Бабушка, что ты говоришь? — в страхе остановил я ее. — Папа, а ты пробовал звать Ваську?

— Звал… И морковку и яблоки возле мойки раскладывал. Не выходит, и все…

Я с трудом сдерживался, чтобы не разреветься во весь голос.

— Ну что ты намерен делать дальше? Стену ломать? — тем же тоном спросила мама. — Удивляюсь, как только ты сюда бульдозер не втащил! А в общем, и сам его великолепно заменяешь!..

Папа не ответил. Глянув на груду песка за «Белым домиком», он вдруг хлопнул себя по лбу.

— Так вот же он, Васька!..

Я с недоумением тоже заглянул за «Белый домик» и увидел, что там, где кто-то нагреб в углу не меньше ведра песку, торчала какая-то белая дырчатая тряпка. Больше ничего…

— Ну что ж ты, не видишь, что ли? — спросил папа. — Построил себе Васька дом в засыпке между панелями и дверь за собой закрыл… А ну-ка тащи эту тряпку!..

Но едва я потащил из норки это нечто белое, сразу понял, что в руке у меня вовсе не «тряпка», а мамина любимая кофточка, которую она называла непонятным словом «гипюр».

«Хоть бы не заметила!» — подумал я, невольно приостанавливая спасательные работы. Сначала этот самый «гипюр» шел из норки довольно легко, но потом будто бы застрял или за что-то зацепился. Тут, конечно, понял и папа, что это за «тряпка» у меня в руках. Мы с ним только переглянулись. Замешкавшись на секунду, я выпустил из пальцев кофточку, и она мгновенно чуть ли не вся исчезла в норке.

— Тут он, Васька! — закричал я радостно, совсем уже не думая, что за «гипюр» нам с папой попадет гораздо больше, чем за погром в кухне.

Стараясь не выпустить из пальцев ускользающую кофточку, я сантиметр за сантиметром стал подтаскивать ее к себе и, наконец, вытащил на поверхность вцепившегося зубами в мамин «гипюр» разозлившегося не на шутку нашего общего любимца хомячка Ваську.

— Господи помилуй! — сказала бабушка.

Васька крепко держал кофточку своими большущими желтоватыми резцами и с негодованием хватал воздух перед мордочкой короткими лапками, как будто дирижировал. Так и перенес я его через «Белый домик» по воздуху, потому что знал: Васька умрет от жадности, а из зубов так удачно найденную «дверь» не выпустит. Только я его взял в руки, он тут же пребольно тяпнул меня за палец.

— Ой! — невольно вскрикнул я.

— Что такое? — спросил папа.

— Васька кусается.

— Погоди, брат, это еще не самое страшное, — сказал вполголоса папа.

И тут мама увидела свой «гипюр».

— Петя! — почти в отчаянии крикнула она. — Это же моя лучшая кофточка! Мне же теперь совсем не в чем будет выйти!..

— Свят! Свят! Свят! — сказала бабушка.

— Все!.. Сгорели!.. — Низко наклонившись, папа принялся двумя руками забрасывать песком Васькину нору. Конечно, ему очень не хотелось ссориться с мамой, но так уж получалось в нашей семье: не кончалась еще одна ссора, как тут же начиналась другая…

Я все-таки успел спасти Ваську от разгневанной мамы, но свой «гипюр» она просто выхватила у меня из рук.

— Какой ужас! — сказала мама, рассматривая замызганную, изорванную в клочья кофточку.

— Просто кошмар, — поддержала ее бабушка.

Мама открыла наш встроенный в коридоре платяной шкаф и стала в нем рыться.

— А где шифонная кофточка? — спросила она. — Где газовая косынка? Где новый американский батник? Почему твой костюм кое-как на крючках болтается? Значит, ваши хомяки и здесь побывали?

(Да, знала бы мама, какие «хомяки» здесь побывали!..)

— Ей-богу, ничего не понимаю, что здесь произошло! — папа даже руками развел.

— Давно пора понимать. Скоро уж четырнадцать годов, как вместе живете, — вмешалась бабушка.

— А ты понимаешь, что я так больше не могу! — сказала мама. — Пишешь о деревянных теремах, что строили при царе Горохе, а живого человека перед собой не видишь!

Насчет «живого человека» — видит его папа или не видит, я ничего бы не мог сказать, но вот папины деревянные терема, все в кружевах, мне всегда очень нравились. Наверное, потому, что у папиного папы, моего дедушки, в деревне такой же бревенчатый дом с резными наличниками, как у папы на картинках… И на стене перед столом, и на столе… И на фотографиях, которыми он залепил всю стену. Над этими чертежами и фотографиями мама как-то прикнопила шутливую надпись: «Как без единого гвоздя построить дом». Папе понравилось, и он эту надпись оставил. Выше надписи, под самым потолком, он повесил табель-календарь. И хоть сейчас был уже конец августа, на календаре с красивой фотографией зимнего леса вот уже полгода томился снежный февраль.

Не очень-то подходили для папиного кабинета и обои: по всем стенам красовались в шахматном порядке букеты цветов. Об этих букетах я еще расскажу немного позже.

Сказав папе, что он «живого человека перед собой не замечает», мама вскочила на кресло, потом — на папин письменный стол и стала отшпиливать укрепленные булавками на стене чертежи, фотографии и рисунки.

Под чертежами обнаружились еще три таких же календаря, расположенных над столом по вертикали — все с одинаковой красивой фотографией заснеженного зимнего леса, обозначающей месяц февраль.

— Сколько же мне все это терпеть! — мама один за другим сбросила на пол календари, и тут обнаружилось, что букеты под ними «растут» корнями вверх.

— Ну, Милочка, ну ты же помнишь, — виновато начал папа. — В тот день, когда мы закончили ремонт, такие обои не нашли… А когда нашли — эти уже выцвели… Да!.. Мы же хотели сюда наклеить репродукции!.. Айвазовского!.. Девятый вал!..

— Вместо четырех одинаковых календарей, — в крайнем возмущении сказала мама, — четыре вала и все — «девятые»?.. Или, может быть, коленчатые?.. От твоих самосвалов?.. Другим великолепные квартиры строишь, а своя — только лишь бы переночевать?.. Нет, это просто уму непостижимо!..