Наташка так и впилась в меня своими огромными, темными на этом расстоянии глазищами. А на самом деле глаза у нее, хоть и большие, а ничего особенного, обыкновенные, серые…

— Ты куда? — выпалила Наташка.

— Георгий Иванович приехал! — ляпнул я ни с того ни с сего и тут же пожалел, что открыл рот: Наташку с площадки как ветром сдуло.

Лязгнула дверца лифта, и я понял, что Наташка нарочно держала открытую кабину на своем этаже — на всякий случай. Она и в школе соображала страшно быстро. Не смотри, что первоклашка, вмиг научилась угадывать, спросят ее сегодня или нет… Сейчас же наверняка смекнула, что Георгий Иванович привез Павлику жвачки. Сколько раз уже я замечал: промолчишь, никогда не пожалеешь, а стоит открыть рот, тут же попадешь впросак.

Я бросился вниз по лестнице. Лифт с Наташкой, опережая меня, камнем ринулся вниз.

Перелетая через две ступеньки, я, конечно, успел бы догнать Наташку и первым выскочить во двор. Но тут, как на беду, передо мной возникло что-то темное, и я с боевого разворота угодил головой в чей-то тощий живот. Обладатель живота икнул от неожиданности и недружелюбно сказал:

— Ой, да чтоб ты облупился, поганец!

Я поднял голову и увидел дядю Колю — маляра-водопроводчика, нашего общественного воспитателя ЖЭКа и, как он сам себя называл, «общественного инспектора». Перед тем, как я стукнул его, он чинно-благородно поднимался по лестнице, неся в руке ящик с инструментом.

— Извините…

Я ловко нырнул под руку дяде Коле, со всех ног перепрыгивая теперь уже не через две, а через три ступеньки.

Мы с Павликом любили дядю Колю за то, что он умел делать все: водопровод починить или там канализацию, поштукатурить, побелить, оклеить стены обоями, поплотничать… А не любили мы его… Но мне сейчас даже подумать было некогда, за что мы его не любили…

Как я ни торопился, а все-таки не успел: Наташка уже спустилась вниз и с разбегу открыла тяжелую входную дверь с очень тугой пружиной. Только и увидел Наташкины длинные ноги в красных рейтузах да белую шапочку с метнувшимися из-под нее косичками.

Все! Теперь Наташка первая прибежит к Павлику! Все жвачки будут ее! Мама как-то сказала, что по части мены Наташка со своей тетей Клопой целый цыганский табор за пояс заткнет.

И тут я нашел выход из, казалось бы, безвыходного положения: «Наташка-то побежит к Павлику с парадного подъезда домой на квартиру, а его наверняка дома нет. Не он будет, если в первую же минуту, возвратись в Москву, не побежит в наше «Собачье царство».

С тайным злорадством я проследил, как красно-белая Наташка мелькнула у подъезда Павлика, а сам ринулся напрямик через переулок в его двор.

В одно мгновение пролез между прутьями железной решетки, мысленно поблагодарив Сереню Жизнерадостного — главного алкоголика нашего района, за то, что он, почитай, каждый вечер выламывал со своими дружками те самые прутья решетки, которые по утрам приваривал автогеном дядя Коля. Спасибо Серене! Пока Наташка штурмовала дом Павлика с парадного подъезда, я с ходу оказался в его внутреннем дворе.

Двор этот весь зарос сиренью, акацией, жасмином, какими-то еще кустами, между которыми оставались только узенькие дорожки. Со всего района приходили сюда собаководы погулять со своими четвероногими питомцами. Никто им особенно не мешал, только дядя Коля: наденет красную повязку дружинника и давай порядки наводить! То из «Собачьего царства» Серениных дружков с бутылкой выставит, а то на какого-нибудь собаковода акт составит за то, что пса без поводка и намордника выгуливает. И дворника, и участкового милиционера приведет, шум на весь двор поднимет… Он и взрослым никому покоя не давал, и нам, ребятам, не разрешал где попало в хоккей играть. За это мы с Павликом и недолюбливали его.

В «Собачьем царстве» народу было сейчас немного. Гуляла какая-то девочка с щенком московской сторожевой, парень со спаниелем. Две-три сосредоточенные собачьи фигуры гнули спины в кустах, следя за своими хозяевами испуганными глазами. Четыре тетеньки с черными королевскими пуделями разговаривали, видимо, о последней собачьей выставке: «…Представьте, милая, полный день оттопала со своей Дэзи по кругу. Пришлось сунуть десятку, чтобы передвинули с двадцать второго места на восемнадцатое…»

Павлика я увидел перед лоджией первого этажа, где жил наш любимый боксер Чероки. Павлик протянул псу что-то вкусное, а Чероки встал на задние лапы и принял угощение.

Павлик тоже усиленно жевал. Он так работал челюстями, что шевелились даже уши, а толстая осенняя кепка двигалась на голове.

«А где же Наташка?..» Ни красных аистиных ног, ни белого пальто нигде не было видно. Но она с минуты на минуту могла появиться во дворе, и тогда пиши пропало: Павлик всегда тушевался перед ней…

Затаив дыхание, я ощупал в кармане все свое богатство. Правду сказать, не богатство, а так, слезы: всего-то четыре мятные жвачки «подушечки», на которые разве что «пластинку» можно выменять, да и то в базарный день. А я мечтал о надувной жвачке «бабл гамм».

В это время Чероки, справившись с угощением, обнюхал карманы Павлика, нет ли там чего-нибудь, и в знак благодарности принялся его лизать.

Павлик взялся за прутья решетки и, жмурясь от удовольствия, подставлял ему лицо.

Я проверил, на месте ли сверток с угощением для Чероки и, чтобы удобнее было его достать, переложил в карман куртки.

— Салют!.. Как отдыхал? — приветствовал я Павлика.

— Приветик! — ответил Павлик. — В общем-то сносно! Мало было интересных людей, да и в магазинах ничего нет…

Немного помолчали… Честно говоря, я сомневался, будет ли Павлик меняться жвачками из-за того, что всего лишь весной получилось у нас на уроке истории.

Юлия Николаевна вызвала Павлика к доске и спрашивает: «Кто открыл путь в Индию?» Он молчит. Я шепчу: «Васко да Гама…» Павлик возьми и брякни: «Васька…» — «Да Гама, да Гама!» — шепчу ему. Он еще глубже лезет: «И Гамма» — говорит… Юлия Николаевна таким спокойненьким голоском спрашивает: «А кто ж такая Гамма?» Тут ребята изо всех углов класса зашипели как змеи: «Его жена, его жена!..» «Его жена…» — доверчиво бухнул Павлик.

Весь класс так хохотал, что Юлия Николаевна никак не могла успокоить нас до самой перемены. Вообще-то Павлик не умел обижаться и тогда не обиделся, спросил только: «Ну почему я, ребята, такой дурак?» А вдруг сейчас припомнит? Подсказывал-то я? Выходит, некачественно…

— Так ничего и не купили? — спросил я, чтобы как-то поддержать разговор.

— Кое-что, — не отрываясь от своего занятия, промычал Павлик. — Маме замшевый костюм «Тирольский стрелок». К нему замшевую сумку «ягдташ»… С ремешками… Юбка выше колен… Здесь бахрома, жакет в талию, с кистями…

— Ну а размер подошел? — спросил я заинтересованно.

— Почти… Мама примерила и показала папе. А папа сказал, что в этом костюме можно только в Тирольских горах ходить, распугивать парнокопытных… Мама обиделась и пообещала надеть его, когда они пойдут с папой на новогодний бал…

Павлик повернулся ко мне и выдул между зубами полупрозрачный пузырь. Сердце у меня почти остановилось: точно, он жевал «бабл гамм». Наверняка у него и еще есть.

— А какая была погода? — спросил я будто бы между прочим.

— Средняя. Между плохой и очень плохой… Правда, там было вполне приличное общество…

— Последние дни лета, — сказал я неопределенно, не зная, что еще сказать. Не мог же я так вот сразу брякнуть: «Давай меняться!» Да и что менять? Жалкие четыре подушечки?

Я показал Чероки конфету и тут же спрятал руку за спину. Чероки, конечно, понял, что конфета достанется ему. Он улыбнулся мне всем своим курносым собачьим лицом и принялся, не очень-то стараясь, вилять торчащим кверху обрубком хвоста.

Уронив конфету на траву, я повернулся к Павлику спиной и наклонился так, чтобы он увидел нашитые у меня сзади карманы от джинсов фирмы «Ли».

Павлик увидел и даже перестал жевать.

— Вот это да-а! — проронил он с выдохом. — Где же ты такие «Супер Райфл» отхватил?