— Тряхнув головой, чтобы избавиться от этих воспоминаний, он инстинктивно отшатнулся от Норриса и не в силах был оторвать от него глаз. Этих пятен на теле становилось все больше. Дыхание стало прерывистым.

— Леннард, — умолял Норрис. — Помоги… мне. Я больше… не могу. Отвези меня… к врачу.

Бенсен стоял и молчал почти минуту. Теперь уже почти вся одежда Норриса потемнела, и вонь стала нестерпимой. Уже не было нужды разрезать его рубаху, чтобы понять, что с ним происходит.

— Мне очень жаль, старина, — произнес он. — Но я не могу.

Норрис издал какой–то булькающий звук.

— Ты ведь все им выложишь, так? — продолжал Бенсен. Рука его крепче сжала нож. — Они ведь будут тебя спрашивать, откуда у тебя это, и ты им все расскажешь. Все.

— Леннард! — умолял Норрис. — Я… я умираю! Помоги мне… Прошу…

— Помог бы, — тихо ответил Бенсен. — Да вот не могу. Ты ведь все выложишь им, и про Филипса, и про… все выложишь. А тогда денежки мои — тютю, и остаток жизни я буду гнить в этой вонючей дыре. Я больше не могу здесь оставаться. Я хочу выбраться отсюда и не позволю, чтобы кто–то помешал этому. Ты ведь понимаешь меня, верно?

С этими словами он поднял нож…

Народу на улицах Дэрнесса в этот час было немного. Человек шесть бодро и целеустремленно вышагивали по узенькому тротуару куда–то по своим делам. Проехала даже единственная, запряженная мулом повозка. Может быть, потому что час еще был ранний. Вообще–то, на карте этот Дэрнесс выглядел очень даже респектабельно, но в действительности же это была заурядная провинциальная дыра, каких тысячи в Англии и Шотландии, волею судьбы имеющая в своем распоряжении порт, и по каким–то необъяснимым причинам здесь сумела развиться и кое–какая промышленность, которая обеспечивала работой все население округи. По всей вероятности, лишь очень немногие жители могли сподобиться здесь на ежевечернюю прогулку, и посему набережной как таковой, в том виде, в котором она присутствует почти во всех портовых городах, здесь не существовало. А может, большинство людей просто предпочли провести этот промозглый осенний вечер дома, у затопленных каминов. Что же касается меня, то жгучие порывы ноябрьского ветра я стал ощущать, едва покинул гостиницу. Холодный ветер с моря приносил запах соленой воды и водорослей, проникал сквозь одежду. Худшей одежды для такой погоды и придумать было нельзя. То, что я впопыхах успел наценить на себя в гостинице, выглядело хоть и модно, но совершенно не по сезону, и уже через пять минут пребывания вне стен гостиницы у меня от холода зуб на зуб не попадал.

До сих пор я чувствовал себя как пьяный. Только сейчас до меня начинало доходить, что я ни малейшего понятия не имел, куда направляюсь. Мне было известно, что Говард раздобыл в порту какое- то суденышко, и если портье все же передаст ему мое сообщение, то после захода солнца мы там с ним встретимся.

Но до этого оставалось еще целых пять часов…

Я приблизился к стене какого–то дома и незаметно огляделся. Небо, как обычно в это время года, было покрыто тучами, и вследствие отсутствия солнца отпадала и проблема тени. Впрочем, будь сейчас даже яркий, солнечный день, на этой стороне улицы я мог чувствовать себя в полной безопасности, во всяком случае, в течение последующих нескольких часов. Но болтаться здесь до вечера из–за страшного холода я не мог.

Большой глупостью с моей стороны было покидать отель. Действовал я сгоряча, когда к голосу разума не прислушиваешься, а руководствуешься одним только страхом и по глупости можешь таких дел наворотить, что… Мне следовало бы задернуть портьеры, затушить камин и спокойно дожидаться Говарда, вместо того, чтобы очертя голову бежать из гостиницы. На какой–то момент у меня даже мелькнула мысль возвратиться туда, но я отогнал ее. Ничего страшного, как–нибудь сумею найти спокойное, тихое и, самое главное, теплое местечко, где пересижу до вечера, а уж Говард найдет решение. Теперь мне оставалось лишь убить время.

Взгляд мой странствовал по улице. Несколько лавчонок, две–три пивные, ресторанчик, выстроившиеся в ряд жилые дома и ничего такого, что могло бы послужить мне временным прибежищем. Я был не из местных и не имел возможности стучаться в каждую дверь и просить приютить меня до наступления темноты. Что же касается питейных заведений, то они не внушали мне особого доверия, неважно, что это было, ресторан или портовая забегаловка — везде был свет, а где свет — там и тени. А где можно спрятаться от своей собственной тени?

Не знаю, было ли это простой случайностью — в последнее время я уже начинал приходить к убеждению, что никаких случайностей на свете не бывает, — но единственным местом, которое мне в данный момент лучше всего подходило, была церковь.

Маленькая церквушка, слишком маленькая далее для такого городка, как Дэрнесс, в это время дня была пуста, кроме того, там царил полумрак и имелось множество темных уголков, где я мог обрести временную защиту. До церкви было не особенно далеко — шагов сто, если идти вниз по улице. Она располагалась на противоположной стороне. Я решил отправиться туда.

Когда я повернул вниз по улице, в лицо мне ударил ледяной, сырой ветер. Быстро взглянув на небо, я убедился, что грозовой фронт приближается. И хотя темно–сизые, напоенные дождем тучи все еще были на почтительном расстоянии от Дэрнесса, они быстро надвигались на город. Погромыхиванье становилось отчетливее. Ежась от холода, я втянул голову в плечи и ускорил шаг.

В тот момент, когда я только что пересек улицу, облачный покров прорвался.

И это не было простым стечением обстоятельств. Ветер в течение нескольких секунд усилился, и теперь свист его перешел в неистовый вой. Он набросился на меня, и порывы его охаживали, словно ледяными кулаками, заставляя сгибаться и раскачиваться из стороны в сторону. Одновременно серое покрывало над городом исчезло, разлетелось в стороны, словно в беззвучном взрыве, и передо мной на мокрой брусчатке возникла тень Зверя.

Она была теперь больше, чем в последний раз. И реакция ее отличалась быстротой и целенаправленностью, чего в отеле не было. Комок переплетенных меж собой рук–змей стал расти, распускаться подобно раскрывающемуся бутону дьявольского цветка, и ко мне потянулись десятки беззвучно изгибающихся щупалец.

На этот раз я чуть запоздал отреагировать на них. Я прекрасно понимал, что произойдет, замешкайся я хоть на секунду, во всяком случае, предполагал и все же замешкался. Лишь когда несколько змей–щупалец рванулись к моим ногам, я вышел из оцепенения и бросился прочь.

Улица в ширину не имела и десятка ярдов, но пробежка эта показалась мне самой долгой и длинной в моей жизни. Тень неслась передо мной, как огромный двойник–урод, перескакивая через низкие бордюры, нелепо опрокидываясь набок, и когда я достиг двери церкви, бросилась вверх. Эти дергающиеся змеи вдруг оставили в покое мои ноги и теперь плясали прямо перед моим лицом на растрескавшемся буром дереве массивной церковной двери. Закричав от ужаса, я в отчаянии рванул на себя ручку двери, и в этот момент одно из щупалец нанесло мне удар. Все это была до ужаса абсурдным — ведь это была тень, бестелесная, неощутимая, но я тут же учуял этот запах, эту чумную вонь, омерзительной волной коснувшуюся моего лица.

Не помня себя, я бросился на дверь, плечом налег на нее — она открывалась вовнутрь — и влетел в церковь.

Как только я очутился в полумраке церкви, тень тут же пропала, но я проковылял еще несколько шагов в спасительную темноту, чтобы хоть на несколько мгновений избавиться от ужаса, преследующего меня. Лишь отойдя достаточно далеко от дверей, я отважился остановиться.

И тут на меня темной волной накатилось изнеможение. Эти несколько шагов, это бегство от тени исчерпали мои силы вконец — сердце мое тяжело ухало в груди, а ноги гудели так, словно я пробежал не одну милю. Закачавшись, я ухватился за спинку грубой церковной скамьи и тяжело дыша огляделся.

Изнутри церковь эта казалась уже не такой маленькой. Высокие своды потолка уходили вверх на добрых двадцать пять ярдов, а неоштукатуренные стены из простого красного кирпича, на которых изредка мелькали изображения святых, имели всего лишь несколько узких стрельчатых окон, так что даже в яркий солнечный день здесь должна царить полутьма. Здесь я был недосягаем для тени.