Вернувшись в свою квартиру на Тридцатой улице, я принял душ и переоделся. Здесь все оставалось точно таким же, как и накануне вечером, когда я уходил. В кухонном буфете по-прежнему стояли четыре бутылки скотча. Я выстроил их в ряд на разделочном столике и начал по очереди выливать в раковину, но, поняв, что мне вовсе не обязательно избавляться от виски этим способом, так как ни малейшего желания напиться я не испытывал, я снова поставил бутылки в буфет.

Потом я поехал в школу, где преподавал несколько лет назад. Были каникулы, учителя и ученики разъехались, но несколько сотрудников администрации, отвечавших за программу летнего детского туризма и занимавшихся приемом детей из других штатов, оказались на месте. Директор школы, правда, уже сменился, но секретарша миссис Коллинз меня помнила.

– О, мистер Джейкс, — воскликнула она, — я едва узнала вас с этой бородой! Впрочем, вам очень идет. А как вы похудели и загорели!.. Вы где-нибудь отдыхали?

Я ухмыльнулся:

– Вроде того.

Личные дела детей все еще хранились в школьном архиве. Папки с делами учеников из моего последнего шестого класса лежали в большой картонной коробке в подвальной кладовой и тихо покрывались плесенью вместе с наклеенными на них фотографиями. Перебирая их, я узнавал ясные, живые глаза, внимательные и доверчивые взгляды, корректирующие пластинки на зубах, плохие стрижки прошлого десятилетия. Все дети были здесь. Все, за исключением Келли Дэйл.

– Келли Дэйл?.. — озадаченно проговорила миссис Коллинз, когда, поднявшись из подвала, я приступил к ней с расспросами. — Келли Дэйл… Странно, мистер Джейкс, но это имя ничего мне не говорит. Был у нас Келли Дэйлсон, но он учился здесь через несколько лет после того, как вы ушли. А Кевин Дэйл вообще закончил начальную школу до того, как вы поступили к нам работать. Скажите, сколько времени проучился у нас этот Келли Дэйл? Возможно, он перевелся к нам из какого-то другого округа, а потом снова уехал, хотя даже таких учеников я обычно помню…

– Она, — поправил я. — Это была девочка. И она училась здесь несколько лет.

Миссис Коллинз нахмурилась так, словно, заподозрив ее в забывчивости, я невольно нанес ей оскорбление.

– Келли Дэйл… — повторила она еще раз и покачала головой. — Нет, мистер Джейкс, вы что-то путаете. Я помню по именам почти всех учеников, которые закончили нашу начальную школу. На днях я даже сказала мистеру Пембруку, что эта штука, — она небрежно махнула рукой в направлении стоявшего на столе компьютера, — нам ни к чему. Вы точно знаете, что эта девочка была в одном из ваших шестых классов? Может быть, вы учили ее уже в средней школе? Или, может быть, вы вообще встретились с ней… после? — Поняв, что чуть не допустила бестактность, миссис Коллинз плотно сжала губы.

– Нет, — ответил я. — Я знал Келли Дэйл до того, как меня уволили. Она училась здесь. Так я, во всяком случае, думаю…

Нервным движением сухонькой руки миссис Коллинз поправила свои седые, слегка подсиненные волосы.

– Конечно, я могу ошибаться, и все же вы что-то перепутали, — сказала она, но самый тон ее голоса исключал первое.

Архив средней школы полностью подтвердил ее правоту. Папки Келли Дэйл не оказалось и среди досье одиннадцатых классов. Управляющий стоянки трейлеров не помнил ни Келли, ни ее мать, ни отчима. В доказательство своих слов он продемонстрировал мне старую бухгалтерскую книгу, согласно которой трейлер, где, как я считал, жила Келли, с 1975 года занимала одна и та же пожилая супружеская пара. В архиве городской газеты «Боулдер Сити Камера» не оказалось микрофильма с материалами об убийстве Патрисии Дэйл, а когда я позвонил в Норт-Платт и в Омаху, мне сообщили, что за последние двенадцать лет там не арестовывали никого по имени Карл Римз.

Я сидел на балконе своей квартиры, любовался солнцем, опускавшимся за Флэтайронский хребет, и размышлял. Я думал о том, что теперь мне достаточно просто холодной воды, чтобы утолить жажду. Думал об оставленном в гаражном боксе джипе и о сваленном рядом новом туристском снаряжении. В багажном отделении джипа лежали винтовка и револьвер калибра 38 в коробке из голубого картона. Ни винтовки, ни револьвера у меня никогда не было.

– Келли… — прошептал я наконец. — На этот раз тебе действительно удалось уйти.

Потом я вытащил из кармана бумажник и взглянул на единственную фотографию Алана, не попавшую в поле зрения Марии. На ней мой сын был запечатлен в пятом классе. Некоторое время я рассматривал его серьезное лицо и глаза, в которых плясали веселые чертики, потом убрал снимок обратно и отправился спать.

Шли недели. Незаметно пролетело два месяца. Подошло к концу колорадское лето, наступила ранняя осень, и хотя дни стали короче, погода стояла сухая и не такая жаркая, как летом. После трех нелегких собеседований мне предложили работу в одной частной школе в Денвере. Я должен был снова преподавать в шестом классе. В школе знали о моем прошлом, однако там почему-то решили, что я изменился к лучшему, и готовы были попробовать. В пятницу, после последнего собеседования, представители школьного совета пообещали связаться со мной на следующий же день.

Свое слово они сдержали. Голос разговаривавшего со мной мистера Мартина, директора школы, показался мне очень довольным — очевидно, он, как и я, отлично понимал, что, предлагая работу, школьный совет дает мне уникальный шанс начать все сначала. Но мой ответ застал его врасплох.

– Большое спасибо, — сказал я, — но я передумал.

Я знал, что никогда больше не смогу учить одиннадцатилеток. Все они напоминали бы мне Алана. Или Келли Дэйл. Последовало долгое молчание.

– Мы могли бы дать вам еще один день на размышление, — предложил наконец директор. — Это действительно очень важное решение. Можете позвонить нам в понедельник.

Я хотел отказаться, заявить, что уже все решил, но вдруг услышал: «Подожди до понедельника. Ничего не решай сегодня».

Я вздрогнул. В последний раз подобное эхо собственных мыслей звучало у меня в мозгу во время «разговоров» с Келли Дэйл.

– Пожалуй, вы правы, мистер Мартин, — согласился я. — Если не возражаете, то я действительно перезвоню вам в понедельник и сообщу о своем решении.

В воскресенье утром я купил в табачной лавочке Идса «Нью-Йорк Тайме», позавтракал, посмотрел одиннадцатичасовое шоу новостей Бринкса по «Эй-Би-Си» и дочитал «Тайме бук ревью». Около часа дня я спустился в гараж, к своему джипу. Стоял чудесный осенний день, и дорога — сначала через каньон Левой Руки, потом по узкой, почти не проезжей тропке — заняла у меня меньше часа.

Я остановился в десяти футах от края глубокой вертикальной шахты. Высокое голубое небо, видное сквозь золотое кружево осиновых ветвей, было исчерчено белыми следами реактивных самолетов.

– Девочка! — позвал я, барабаня пальцами по рулю. — Однажды ты уже нашла меня. А потом я нашел тебя. Может быть, на этот раз попробуем сделать это вместе?

Разговаривать с самим собой было, конечно, глупо. Поэтому я ничего больше не добавил, а только переключил джип на первую передачу и вдавил в пол акселератор. Когда передние колеса переваливали через низкий бордюр вокруг шахты, капот машины задрался вверх, и я снова увидел над собой золотые листья осины, голубое небо и белые следы самолета. И тут лобовое стекло заполнила круглая черная пасть шахты-колодца.

Двумя ногами я нажал на педаль тормоза. Джип дернулся, заскользил, развернулся боком и наконец остановился на самом краю ямы. Правое переднее колесо машины висело над пустотой. Слегка дрожа, я дал задний ход, но, отъехав от шахты всего на фут или два, поставил джип на тормоз, выбрался наружу и встал, прислонившись к дверце спиной.

«Только не таким путем. И не сейчас».

Была ли эта мысль только моей, я не знал. Я надеялся, что нет.

Потом я шагнул к провалу и, заглянув в него, снова отступил назад.

Прошли месяцы. Я согласился преподавать в Денвере, и это оказалось не так тяжело, как мне думалось. Мне там неплохо — нравится быть с детьми, нравится снова чувствовать себя живым. Я опять играю привычную и любимую роль «пророка на горе», но теперь я стал гораздо более тихим и спокойным пророком.