Оленька. Да это еще лучше.

Прохор Гаврилыч. Да и для меня свободнее. Ну, потом рассмешил ее, ручки у ней расцеловал. Благословила она меня, я к вам и пошел.

Татьяна Никоновна. Ах, голубчик мой! Ну, уж я за тобой теперь стану ухаживать, что твоя родная мать.

Оленька. Надо б тебя поругать, надо бы; ну, да уж бог с тобой!

Прохор Гаврилыч. А за что это ?

Оленька. А за то, что ты мне изменить хотел. Ведь что ты выдумал-то! На образованной барышне жениться! Во-первых, ты всю мою душу истерзал, а во-вторых, глупость-то какая с твоей стороны! Маменька, уж как мне обидно было, что он меня обманывает, как досадно, что он дурака из себя разыгрывает. Нет, погоди, я тебе еще это вымещу. Ведь куда и лезет-то! Ну, пара ли она тебе?

Прохор Гаврилыч. Что ж такое! Я сам…

Оленька. Что ты сам? Ничего. Ей нужно жениха барина; а какой ты барин? С которой стороны? Только денег-то награбили, да уж и думаете об себе, что вам все покоряться должны.

Прохор Гаврилыч. Коли ты так обо мне думаешь, какая же может быть у тебя любовь ко мне! Да и мне что ж за охота…

Оленька. Погоди, не перебивай! Дай ты мне высказать-то все: сердце свое облегчить, чтобы зла не оставалось, а потом уж всё целоваться будем.

Прохор Гаврилыч. Ну, болтай, пожалуй, коли язык чешется!

Оленька. Ну, положим, что ты женился б на ней; что ж бы вышло из этого хорошего? Если у ней вольный дух, так она смеялась бы над тобой да любовника завела; а если смирная, так иссохла бы, глядя на тебя. А ведь уж я-то тебя знаю; жизнью своей безобразной ты меня не удивишь! Я тебя и остановить умею, и гостей твоих знаю, как принимать, да еще и вкусу тебя научу, как одеваться и как вести себя благородней. А ты было меня совсем бросить хотел! Ну какой же ты человек после этого! (Плачет.)

Прохор Гаврилыч. Прости! Ведь по нашей жизни замотаешься; а тут еще маменька пристает.

Оленька. Ну, бог с тобой! Расстроила только я себя. Давай помиримся.

Целуются.

Татьяна Никоновна. Вот так-то лучше! Дай вам бог совет да любовь!

Прохор Гаврилыч. Что это Вавила Осипыч нейдет?

Вавила Осипыч входит с кульком вина.

Те же и Вавила Осипыч.

Купец. А вот и я здесь! Хозяюшке наше почтение! Барышня, желаю здравствовать. (Кланяется.)

Прохор Гаврилыч. Что ты замешкался?

Купец. А я забежал, кулечек винца захватил. Хозяюшка, нет ли какой посудины? Коли бокальчиков нет, так из чайной чашки можно; нам случалось не раз, мы народ бывалый.

Татьяна Никоновна. Как бокальчиков не быть! (Уходит за перегородку.)

Купец. А уж штопор, барышня, я завсегда с собой ношу. У меня складной, с ножичком, да теперь его и не требуется. Только ножичек нужно. Я, барин, велел и смолку сбить и проволоку отвернуть; только веревочки подрезать – и конец. (Вынимает из кармана штопор.)

Татьяна Никоновна (приносит стаканы на подносе). Вот, батюшка, стаканчики!

Купец. Стаканчиком-то оно еще способнее! (Откупоривает, наливает и подносит Татьяне Никоновне.) Честь имеет поздравить! Пожалуйте, хозяюшка!

Татьяна Никоновна. Ох, много!

Купец. Пожалуйте, без церемонии-с!

Татьяна Никоновна (берет стакан). Ну, дай вам бог всякой радости. (Целуется с Васютиным и дочерью, отпивает немного.)

Купец (не принимая стакана). Просим обо всей-с!

Татьяна Никоновна. Тяжело, батюшка!

Купец. Ничего-с. Не хмельное, пройдет.

Татьяна Никоновна допивает и отдает стакан. Он наливает и подносит Оленьке.

Пожалуйте-с.

Оленька. Я не пью.

Купец. Нельзя-с!

Оленька. Право, не могу.

Купец. Никак невозможно-с.

Татьяна Никоновна. Выпей немножко!

Оленька целуется с Васютииым и отпивает немного.

Купец. Этого нельзя-с. Зла не оставляйте-с!

Оленька. Я вас уверяю, что не могу.

Купец. Пожалуйте! Не задерживайте-с!

Прохор Гаврилыч. Выпей, поневолься!

Оленька допивает.

Купец (наливает и подносит Васютину). Пожалуйте-с.

Прохор Гаврилыч. Маменька, за ваше здоровье! Оленька, за твое здоровье! (Целуется и пьет.)

Купец (наливает). Вот теперь я сам выпью-с! Честь имеем, на многие лета! Чтобы вам богатеть, а нам на вас радоваться, да завсегда компанию водить! (Пьет и целуется со всеми.) Оченно приятно-с! Уж мы теперь, хозяюшка, к вам каждый вечер.

Татьяна Никоновна. Милости просим, батюшка!

Прохор Гаврилыч. Мы, маменька, теперь уж ваши гости.

Купец. Мы здесь гнездышко совьем! Только вы, хозяюшка, насчет провианту не беспокойтесь на будущее время, – это уж моя забота. Я к вам завтрашнего числа зараз побольше привезу, чтоб надолго хватило. (Откупоривает еще бутылку и наливает.)

Прохор Гаврилыч. Опять тем же порядком!

Купец. Как водится. Сначала дамам.

Татьяна Никоновна. Батюшка, увольте!

Купец. Уж это, Прохор Гаврилыч, так чин чином по порядку у нас линия и пойдет. (Подносит Татьяне Никоновне.)

Татьяна Никоновна. Да ты дай хоть вздохнуть-то немножко!

Купец. Не задерживайте-с!

Впервые пьеса была опубликована в журнале «Современник», 1860, N 9.

Начало работы над пьесой, очевидно, относится к концу 50.-х годов. Первые четыре явления и часть пятого (д. 1), включая слова Татьяны Никоновны: «Пожалуйте, пожалуйте!» (стр. 285-297 наст, изд.), были опубликованы в журнале «Московский вестник», 1859, N 29 (цензурное разрешение 31 июля 1859 г.).

С июня по октябрь 1859 года драматург писал «Грозу» и только после ее окончания вернулся к прерванной работе над комедией «Старый друг лучше новых двух». Он завершил ее 17 апреля 1860 года.

По свидетельству А. А. Стаховича, прототипом Густомесова в известной мере был дядя Прова Садовского Сергей Семенович Кошеверов. «Вспомнились мне, – писал об этом Стахович, – неистощимые ласкательные и поощрительные поговорки Сергея Семеновича для каждой предлагаемой им рюмки вина или водки и финальная фраза „Не задерживайтесь!“, чтобы кончили одну серию выпивки или задушевный тост и переходили бы к следующим.» Эту обычную фразу Кошеверова (отчасти и его самого) поместил Ал. Ник. в лице купца в комедии «Старый друг лучше новых двух» (А. А. Стахович, «Клочки воспоминаний», М. 1904, стр. 84).

Посылая пьесу в «Современник», Островский просил И. И. Панаева в письме от 28 августа 1860 года: «…Сделайте милость, прикажите получше просмотреть корректуру» (т. XIV, стр. 86).

Критика отнеслась к новой комедии Островского по-разному. Так, рецензент журнала «Русское слово» В. Иванов считал, что новая пьеса Островского слабее всех его произведений («Русское слово», 1860, ноябрь, стр. 81).

Иначе оценили комедию Н. А. Некрасов и Н. А. Добролюбов: «Мы с Добролюбовым, – сообщал Некрасов драматургу, – ее прочли и нашли, что ока в своем роде великолепна – то есть вполне достойна Вашего дарования» («Неизданные письма к А. Н. Островскому», Academia, M. – Л. 1932, стр. 280).

О персонажах комедии «Старый друг лучше новых двух» Оленьке и Пульхерии Андревне И. И. Панаев писал: «С глубокою тонкостью и верностью очерчено г. Островским в его „Старом друге“ лицо Оленьки… Это, по нашему мнению, лучшее лицо комедии, не исключая и Пульхерии Андревны, на которой движется вся пьеса и которая мастерски изображена автором: но таких лиц уже пытались не раз изображать наши авторы более или менее удачно. Писателю, как г. Островский, ничего не стоило изобразить типически Пульхерию Андревну; с Оленькой справиться было гораздо труднее, и именно в выполнении этого характера по преимуществу обнаруживается сила таланта г. Островского. Оленька, по нашему мнению, принадлежит к удачнейшим женским характерам г. Островского» («Современник», 1860, сентябрь, стр. 402). Пьесу же в целом Панаев оценил как «мастерски набросанные картинки», «так поразительно верные натуре».