Аэродром не имел твердого покрытия и представлял обширное поле с густым травяным покровом. Летом же, в период интенсивных полетов, самолеты своими колесами при взлете и посадке начисто выбивали траву, оставляя шлейф коричневой пыли.

Я был очень доволен, что попал в одну эскадрилью с Синьковым, с которым мы крепко подружились еще в училище. Даже кровати в училище стояли рядом. В классе, на аэродроме, на тренажере, в кино - мы всегда старались быть вместе. Он тоже, как и я, прибыл в училище из деревни и это нас сближало. Оба трудно и долго привыкали к строгим армейским порядкам. В авиацию и он, и я прибыли по призванию и часто спорили о ее будущем.

Поселили нас у одной пожилой женщины, потерявшей мужа в гражданскую войну. Относилась она к нам по-матерински, называя "сыночки". И когда бы мы ни вернулись, на столе для нас стояло свежее молоко.

Меня включили в экипаж летчика Ивана Ромахина, а Ивана - в экипаж Степана Стефаненко. И Ромахин и Стефаненко входили в одно звено. Командиром звена был лейтенант П. И. Компаниец. Мы много летали, отрабатывая групповую слетанность, приемы бомбометания на авиаполигоне, стрельбу по воздушным и наземным мишеням. К июню 1941 года мы полностью закончили подготовку к полетам днем в простых метеоусловиях. В июле наше звено планировалось в отпуск, чтобы с августа приступить к полетам в сложных метеоусловиях и ночью.

Но немецкое командование рассудило иначе. Утро 22 июня выдалось солнечным и ясным. После завтрака мы с Ваней поехали в город. Я в составе футбольной команды должен был играть на первенство эскадрилий, а друг мой ехал просто так - "поболеть" за меня и эскадрилью. Вернулись мы в 12 или 13 часов. Не прошло и часа, как по селу раздались звуки сирены - сигнал боевой тревоги. Боевые тревоги объявлялись часто, и мы как-то привыкли к ним. Мы не сомневались, что тревога будет учебной и на этот раз. По сигналу тревоги летный состав собирался в штабе, а технический состав обязан был прибыть на стоянки и готовить самолеты к боевому вылету. Так было и на этот раз.

Через несколько минут мы собрались в штабе. Самолеты уже растаскивались тягачами в разные концы аэродрома, каждый на свое, предусмотренное заранее место. Там их маскировали.

Командир эскадрильи капитан А. Т. Орлов объявляет: "Сегодня, рано утром, немецко-фашистские войска вероломно, без объявления войны, напали на нашу страну". Война! Так, зловещее слово - война, про которую мы знали только по рассказам, стала реальностью. Это было так неожиданно, что на какое-то время все оцепенели. Адъютант эскадрильи тут же раздал нам пакеты, в которых хранились карты на предполагаемый район боевых действий. Поступил приказ командира полка: подготовить самолеты к полетам и ждать дальнейших распоряжений. Шагая вместе с экипажем на стоянку, мысленно успеваю побывать дома. Но разве сейчас до этого. А как бы хотелось хоть несколько дней побыть дома, где прошло босоногое детство, побродить босиком по теплому и влажному берегу журчащего в ивняке ручейка, что течет под горой и именуется звонким и красивым именем Курчумка. Дойти до пруда, что у мельницы, и искупаться в теплой, пахнущей водорослями, воде. Повидаться с отцом, матерью, встретиться с друзьями детства, с кем гоняли лошадей на выпас, и, сидя у ночного костра, рассказывали друг другу разные небылицы.

Мои мысли прервал И. Ромахин.

- Как думаете, хлопцы, нас могут послать туда? - И на его смуглом, цыганского типа лице, и особенно в глазах, можно было прочесть внутреннюю убежденность - без нас не обойтись.

- Почему бы и нет? А ты очень хочешь на фронт?

- Еще как. Была бы моя воля, я бы сегодня же вылетел... - И, немного подумав, добавил: - И воевать стал бы так, чтобы "или грудь в крестах, или голова в кустах".

Техник самолета В. И. Зверев доложил, что самолет к боевому вылету готов. Нам осталось только ждать дальнейших указаний. Проходят дни за днями, а мы сидим в "боевой готовности". Часами по карте изучаем предполагаемый район боевых действий. Находясь вблизи от Японии и зная вероломный характер ее тогдашнего руководства, мы не только не исключали возможность нападения на нас с ее стороны, но, наоборот, предполагали, что в самое ближайшее время такое нападение состоится.

Наш штурман эскадрильи В. Г. Чернявский требовал от нас, чтобы мы на память могли нарисовать любой район островной Японии, обозначить наиболее важные цели, указать курс и время полета до них. Мы понимали, что в боевом вылете, под огнем противника, не будет времени на счисление карты с местностью и отыскивание целей.

А радио приносит с запада невеселые вести... Наши войска, ведя кровопролитные бои с превосходящими силами врага, все дальше и дальше отходят на восток, оставляя один населенный пункт за другим. Но приходили и радостные вести - это вести о мужестве и героизме наших воинов. Уже в первые часы войны, ранним утром 22 июня 1941 года, летчики Ленинградского фронта Петр Рябцев, Дмитрий Кокарев, Леонид Бутелин, Иван Иванов совершили воздушный таран. Мы много между собой обсуждали этот прием воздушного боя. Некоторые рассуждали так: "Зачем летчику идти на такой большой риск - ведь формально летчик прав, если, например, после того, как будут израсходованы боеприпасы, он выйдет из боя". "Да, формально он прав, - отвечали ему, - так могли поступить и те летчики, которые совершили таран, но в том и величие их подвига, что они руководствовались не пустой формальностью, а чувством воинского долга. Они сознательно шли на риск, не жалея своей жизни ради победы над врагом. Но это не безрассудный риск, а точно рассчитанный прием это героизм, помноженный на мастерство". Так думало абсолютное большинство наших летчиков.

Много лет спустя, прославленный летчик, трижды Герой Советского Союза А. И. Покрышкин по этому вопросу скажет так: "Где, в какой стране мог родиться такой прием атаки, как таран? Только у нас, в среде летчиков, которые безгранично преданы своей Родине, которые ставили ее честь, независимость и свободу превыше всего, превыше собственной жизни".

Всего в годы Великой Отечественной войны было совершено воздушных таранов: 404 - летчиками-истребителями, 18 - штурмовиками, 6 бомбардировщиками, один таран был совершен на самолете Р-6. Только в первый день войны, 22 июня 1941 года, было совершено 12 воздушных таранов.

Советские летчики применяли различные способы тарана: рубили винтом хвостовое оперение или крыло вражеской машины, били по ней крылом или выпущенными шасси, шли в лобовую атаку. Некоторые летчики воздушные тараны совершали по нескольку раз. Герой Советского Союза летчик Хлобыстов трижды таранил вражеские самолеты, а летчик Б. Ковзан, с которым мне впоследствии довелось познакомиться лично, совершил 4 тарана. Во время последнего тарана он потерял глаз, но и после этого продолжал летать и громить фашистских стервятников.

В начале июля был получен приказ - к 4 июля быть готовыми к перелету на запад. Мы очень обрадовались, и с воодушевлением стали готовиться к нему. Сняли бомбы, загрузив вместо них самое необходимое для перелета техническое имущество, собрали личные вещи, проложили маршрут полета до Хабаровска. Это сейчас, чтобы перелететь с Дальнего Востока до Москвы достаточно одного летного дня, тогда же для такого перелета требовалось сделать 9-10 промежуточных посадок, затратив на это 35-40 летных часов.

5 июля для проводов полка на аэродром прибыл командующий ВВС Дальнего Востока генерал-майор авиации Сенаторов. Состоялся митинг с выносом полкового знамени. И вот эскадрилья в четком строю ложится на расчетный курс. Внизу остается утопающий в зелени город, для многих ставший родным и близким. В этот же день, покинув гостеприимный Хабаровск, мы прибыли в другой город, где и заночевали. А утром снова в полет. По всему маршруту, насколько хватает глаз, внизу простирается могучая сибирская тайга, которой мы несколько месяцев назад любовались из окна поезда. Перед вылетом одеваемся в теплые доспехи - реглан, меховые унты, так как лететь предстоит на высоте 4000 метров.