С противоположной стороны дома открывается вид на березовую рощу, тоже ведь посаженную искусственно. Там беседки. В них шезлонги, кресла. Хозяин гулял от одной беседки до другой. Туда ему приносили чай.

-- Еще до начала строительства дома, -- говорит экскурсовод, -- сюда начали перевозить двадцати- и тридцатилетние деревья из Московской и Смоленской областей. Именно тогда у товарища Сталина зародился великий план преобразования природы нашей родины.

От березовой рощи дом отделяет ложбина, похожая на широченный ров с текущим внизу ручьем. Через ров переброшен мост с толстыми перилами. Много лет спустя я узнал, что средневековая идея возродилась в мозгу человека ХХ века. Холм, на котором поставили дачу, окопали гигантским рвом, перебросив через него два моста. Рвы заполнили водой, поступающей из реки Сетуни, тщательно охранявшейся от истока до Кунцева.

По мосту, миновав березовую рощу, выходим к оранжереям. Ярко сияют стеклянные стены и крыши. Внутри на ветках грозди винограда. Виноград выращивался по личным указаниям, вина делались по рекомендациям хозяина. И в этой области он был специалистом.

-- Лучшие агрономы, садовники высокой квалификации, -- торжественно объясняла экскурсовод, -- работают тут над осуществлением агрономических идей Мичурина и Лысенко, одобренных товарищем Сталиным.

Без сомнения, они были не только высокой квалификации, но и определенных чинов. Кто еще мог тут находиться постоянно, внутри двух колец охраны -- грузинской и русской, не говоривших на общем языке? Кому еще доверили бы выращивать для него овощи и фрукты? Ведь экскурсовод пояснила, что Сталин любил питаться свежими овощами со своего огорода и давал указания, как их правильно выращивать.

Время от времени наша группа останавливается. Снег перестает похрустывать под ногами, экскурсовод умолкает, и наступает тишина. Она давит на уши. А может, это просто кажется от нервного напряжения. Все-таки 53-й. Другой, то есть зазаборный мир, здесь отсутствует. Живая природа, созданная искусственно, красива, но остается муляжом. Жизнь здесь остановилась в марте. Время умерло вместе с хозяином усадьбы. Ни птицы, ни белки на деревьях. Необитаемый остров. Ни войти, ни выйти без сопровождающих, которые у тебя за спиной. Ощущение жителя чужой планеты, хотя где-то недалеко обыкновенная Москва.

Внезапно, возвращаясь лесной дорожкой к дому, обнаруживаем, что мы не одни. Навстречу двигается другая группа, которая уже вышла из "музея". Впереди экскурсоводша -- полный двойник нашей. Позади двое -близнецы-братья. Между ними группа писателей. Узнаю Алексея Суркова, Бубеннова, Ажаева, сестру Владимира Маяковского, а рядом с ней автора незабываемой поэмы о мальчике, спешащем с подарком в Кремль.

Едва мы приближаемся к дому, человек в форме ГБ открывает парадную дверь. Экскурсоводша входит первой, последними, позади нас, двое в штатском. Здесь тепло.

-- Снимайте пальто, вешайте на вешалку. На обувь привязывайте тапочки...

Обыкновенные музейные тапочки с веревками. Будь это сегодня, кто-то обязательно спросил бы, носил ли такие тапочки Сам. Тишина в прихожей нарушалась лишь шуршанием одежды. Ощущение мавзолея.

Без пальто и в тапочках я оглядываюсь. Налево, прямо и направо двери в комнаты. Между дверями лифт. Рядом ванная и уборная. На панели лифта четыре кнопки. Значит, еще один этаж вверх и два этажа вниз. Там бункер, там или где-то еще, тоже под землей, узел правительственной связи. Нет упоминания о бункере, в котором Сталин провел опасные месяцы войны, и в книге Аллилуевой.

-- Вверху, -- произносит экскурсовод, -- теперь кинозал.

Про "внизу" не упоминает. Никто, разумеется, и не спрашивает. Теперь мы знаем, что он любил вестерны и фильмы Чаплина, которые смотрел по ночам. А больше всего любил ленты про самого себя, которые сегодня можно было бы объять общим названием "Явление Сталина народу". Мифы о нем сочинялись под его собственным неослабным контролем.

Нас вводят в комнату метров двадцати, почти без мебели, если не считать большого овального стола посередине и дивана.

-- На столе вы видите газеты за первые дни марта, -- говорит наша гидша. -- Сюда приносили по утрам почту, и он сам просматривал. Вы видите письма трудящихся о беззаветной любви к своему вождю и учителю. Эти газеты и письма товарищ Сталин прочитать не успел...

Ну, разумеется, письма о любви. О преданности. О готовности отдать за него жизнь. Письма с мольбами и горем текли по другой реке. Лишь чистый ручеек ответвлялся в эту обитель.

Возвращаемся в коридор. Обыкновенная, хотя по площади и огромная квартира. Проходим в так называемую столовую. В Москве в те времена были лучше, красивее, -- у академиков, народных артистов, лауреатов Сталинских премий. Сам раздатчик премий жил скромно. Тут сервант светлого дерева, недорогой. В нем обыкновенная посуда. Посередине, под матерчатым с кистями оранжевым абажуром, стол. Диван с круглыми валиками и высокой спинкой. Окостеневшая мода тридцатых годов. На столе ваза с яблоками. На серванте открытая бутылка "Боржоми", стакан. Холодильник -- не очень большой, знакомой формы, один из первых советских. Невысокий книжный шкаф.

За стеклянными дверцами сочинения: конечно, Маркс и Энгельс, Ленин. Для примера открыты книги. В них ученические подчеркивания цветными карандашами заученных всеми со школы цитат. Неужели сам подчеркивал? А может, подчеркнули "для музея"?

-- Здесь он обедал, -- поясняет экскурсовод.

На самом деле, как выяснится позже, чаще всего не здесь. Кстати, кухня не в доме. Еще выходя из березовой рощи, экскурсовод обратила внимание на длинный крытый переход, соединяющий дом с флигелем. Там была кухня и столовая для челяди: шоферов, охраны, официанток, садовников, поваров, генералов охраны, комендантов имения. Хозяин не любил кухонных запахов, объяснили нам тогда. Напоминали они ему о детстве с матерью-кухаркой, которое он не хотел вспоминать? Или так построили для отдаления прислуги, для его privacy (слова такого нет в русском языке)?

-- В доме было заведено, что подавальщица, которая приносила еду, сперва пробовала каждое блюдо...

Экскурсовод вдруг выговаривает это, оставив без объяснения, и сразу ведет из гостиной налево, в зал, который никак не вяжется с небольшой квартирой. Скромность хозяина несколько гипертрофируется. Зал длиной метров тридцать. Овальный противоположный конец, как в дворянских особняках позапрошлого века. Много одинаковых окон, плотно задраенных тяжелыми белыми гардинами, собирающимися на шнурах вверх, такими же, как во всех важных учреждениях центра Москвы.

Нижняя часть стен метра на полтора от пола коричневая, отделанная карельской березой, что выглядит довольно казенно. Под окнами батареи электрического отопления, укрытые решетками из такой же березы. В промежутках между окнами висят портреты. Это члены Политбюро: Маленков, Булганин, Каганович, Микоян, Ворошилов, Молотов, Хрущев.

Позже, в воспоминаниях, Хрущев скажет, что этот зал назывался "большой столовой". Посреди зала, во всю его длину, стол. Плоскость его покрыта темно-зеленым бильярдным сукном. Вокруг аккуратно расставлены жесткие кресла из светлого дерева. Вдоль стен такие же кресла. На полу колоссальный ковер на весь зал, -- кажется, единственная действительно дорогая здесь вещь.

-- Мы с вами находимся в помещении, где проходили заседания Политбюро, -- торжественно произносит экскурсовод. -- Товарищ Сталин любил, чтобы каждый из присутствующих сидел за столом точно под своим портретом.

Ничто не смутило нас, двадцатилетних, тогда. Теперь читаю старую свою запись и останавливаю глаза. Что за домашние сборища лидеров? Они кто, подпольщики? Или генсеку лень было ехать на службу? А этот "подпортретный" ритуал?

В отличие от последующих выродившихся генераций Политбюро, тогда мы знали их не только поименно, но и в лицо. Сталин при жизни Берию не отдалил. Портрета Берии не было. Значит, убрали -- единственное, что я тогда смог сообразить.