Мне возражали: "Ну и что? Разве дело в форме? Важна ведь суть, а суть эту никто, кроме него, не знает и не понимает. Пусть себе на здоровье иронизирует, разве он не имеет на это права?"

Я считал, что не имеет. Я готов был к любому объяснению со Сварогом терять мне было нечего. Но никакого объяснения не получилось. Я опять слушал, а он говорил своим привычным назидательно-скрипучим голосом, отметая все мои попытки вставить в его монолог хоть слово.

"Я прочел ваше заявление и должен признаться, что более глупого документа в жизни не читал. Я бы мог вас понять, если бы вы проявили озабоченность тем, что вам что-то непонятно. Мне лично, например, никогда не стыдно признаться, что я имею весьма смутное представление о том, как и куда в моем организме расходуется завтрак. Меня лично гнетет это мое незнание биоэнергетики моего ожиревшего организма. Меня гнетет, почему я не знаю механизма роста волос. Я облысел со всех сторон, но не это меня гнетет, не сам факт, а объяснение его: почему так произошло? К сожалению, я не знаю ни единого человека, и это меня огорчает еще больше, я не знаю ни единого человека, который смог бы ответить хотя бы на вопрос о том, почему я должен иметь волосы..."

"Но..."

"Не рискуйте попасть в смешное положение: вы тоже этого не знаете. Но мне приятно было бы узнать, что вас это хотя бы беспокоит. Ничего подобного! Из вашего заявления я узнаю лишь о вашей нетерпимости. По отношению к собственной невежественности, разрешите поинтересоваться?"

К счастью, мы были лишь вдвоем. Иначе я не знаю, как бы перенес этот позор. Я встал, я бы ушел, не прощаясь. Но я не мог уйти - вся эта тягостная сцепа была бы бесполезной, если бы я не дождался конца его монолога и не потребовал подписать заявление.

И вдруг меня поразила фраза: "Не то удивительно, что умные люди поступают неумно, а то, что кажутся себе при этом героями". Эта фраза прорвалась в его желчном монологе как-то неожиданно, да и тон, которым он ее произнес, был совершенно другой - усталый. Я понял, что выиграл: раз уж сам Сварог причислил меня к умным... Прав, значит, я, решившись на заявление. Раз уж сам Сварог понял мою правоту... Как бы не так!

"Ваше заявление вы можете выкинуть в мусорную корзинку - оно никому не нужно, - перешел он на свой обычный назидательноиронический тон. - Я бы мог понять ваш страх оказаться жертвой информационного кризиса, когда все знания, весь багаж ученого оказываются устаревшими, на грани девальвации и надо иметь мужество признать правду и начать все сначала, но ваше заявление содержит в себе страх принципиально другого качества. Чего вы боитесь? Своей необразованности? Но образованным человек мог стать лишь в прошлом, в золотом девятнадцатом веке, когда господствовала формула: "Надо знать все об одном и многое обо всем!" Сейчас эта формулировка вызывает смех. Знать все больше и больше о все меньшем и меньшем - вот удел сегодняшнего ученого. Да, это прямо противоположно классическому понятию образованности. Но такова сегодняшняя наука. Если вас одолевают страх и неуверенность в своих знаниях - все правильно, для нормального человека это естественно. Это, конечно, стыдно, но это так! Но если вам стыдно от сознания своей необразованности ликвидируйте ее! В сутках двадцать четыре часа, на сон и прочие физиологические потребности нужно восемь часов, но остальные-то шестнадцать в вашем распоряжении! Объясните мне, пожалуйста, чем вызвано ваше заявление?"

Это был первый вопрос за все полчаса, которые уделил мне Сварог. Это был призыв к тому самому объяснению, к которому я готовился, идя к нему. Но сейчас, оглушенный, я не мог выдавить из себя ни слова. Я был сражен его глухотой - как иначе назовешь эту неспособность понять, что человек испытывает стыд не только из-за своего невежества в тех или иных вопросах, но и потому, что этим невежеством его тычут, словно Ваньку Жукова, не так ободравшего селедку? Я был буквально смят его совершенно искренним недоумением: "Объясните мне, пожалуйста, чем вызвано ваше заявление?" У меня не было ни малейших сомнений, что его недоумение абсолютно искренне!

"Так что же вы молчите? - спросил он с раздражением. - Вам стыдно?"

"Стыдно, Андрей Михайлович", - признался я.

Я хотел объяснить, в чем именно заключался мой стыд, но он опять не дал мне сказать ни слова.

"Возьмите вашу бумажку и уничтожьте", - брезгливо, не дотрагиваясь, а только указав на мое заявление, которое он в ярости зашвырнул в глубь вытяжного шкафа, приказал Сварог, и я взял свое заявление и порвал у него на глазах.

Он так и не понял причины моего стыда - и тут он был абсолютно глух. Ему важен был сам факт: доказав несостоятельность моих аргументов, моей позиции, он еще раз подтвердил свое неоспоримое кредо - человек может стыдиться только своего невежества...

Он умер в такой же холодный зимний день. Все произошло очень просто: мы собрались на очередное чаепитие, которое сохраняли скорее по традиции, чем по необходимости, - в новом корпусе открылась отличная столовая. На этом чаепитии должны были обсуждать возможность кристаллической жизни (да, правильно: "Кристалл как форма самовоспроизводящейся материи"), мы уже разбирали бутерброды и чашки с чаем, а его все не было. Тая, видно, первая почувствовала неладное, прошла в соседнюю комнату... Она в то время была уже дипломированным врачом, полгода стажировалась патологоанатомом, казалось, привыкла к смерти, но как она закричала!.. Волосы дыбом.

Видимо, она не сразу сообразила, что произошло:

Сварог сидел как обычно - на своем высоком лабораторном стуле перед вытяжным открытым шкафом - его, оказывается, уже давно мучила астма, не хватало воздуха, но об этом знала лишь одна Тая, сидел в своей обычной позе - обложенный со всех сторон книгами и рукописями, только голову уронил на руки. Знаете, когда устают глаза от напряжения, опустишь голову на руки...

На похоронах с Таей было плохо. Плакали многие женщины, у профессора Скорика оказались две племянницы - сами уже старушки. А плохо было только с Таей. Ее от могилы увели силой.

Над гробом говорили только хорошее. Всячески подчеркивали подвижничество профессора Скорика. Тот же "дир" вдруг вспомнил когда-то произнесенную профессором речь перед студентами университета (когда он там еще преподавал), приведя ее по памяти дословно (так он выразился):