Иногда случалось так, что "Софала", задержавшись в одном из портов, приближалась к бухте Пангу только в полдень. Сначала появлялось лишь неясное облако, дым, поднимавшийся из пустоты в чистое небо. Молчаливые рыбаки между рифами протягивали свои худые руки в сторону пролива; темные фигуры, бродившие, сгорбившись, по берегу островков, темные фигуры мужчин, женщин и детей, разыскивавших в песке черепашьи яйца, выпрямлялись; поднимая согнутые локти и заслоняясь рукой от света, люди смотрели, как судно, появлявшееся раз в месяц, скользило вперед, поворачивало и исчезало.

Их слух улавливал тяжелое дыхание "Софалы", их глаза следили за ней, пока она не входила в пролив между двумя мысами материка, продвигаясь полным ходом, словно надеясь беспрепятственно войти в самые недра земли.

В такие дни сверкающее море скрывало опасности, караулившие по обеим сторонам ее пути. Все было неподвижно, раздавлено сокрушающей силой света; вся группа островов, темная в сиянии солнца, скалы, похожие на шпили, и скалы, похожие на руины, островки, похожие на ульи, и островки, очертаниями своими напоминающие копны сена или увитые плющом башни, - вся эта группа отражалась в не тронутой рябью воде, будто игрушки из эбенового дерева, расставленные на зеркальной доске.

С первыми признаками непогоды волны, гонимые ветром, покрывали острова пеной, словно окутывали их внезапно вырвавшимся облаком пара, а прозрачная вода, казалось, закипала во всех проливах. Злобное море обрисовывало пеной основания островов, эту кучу оторванных от берега обломков земли, протягивающих свои опасные отмели далеко в пролив; острова как бы щетинились этими косами, выброшенными на милю в длину, - смертоносными косами из-пены и камня.

Достаточно было свежего бриза, - как в то утро в предыдущий рейс, когда "Софала" рано вышла из бухты Пангу, а открытие мистера Стерна выросло из крохотного зернышка бессознательных подозрений и распустилось цветком чудовищным и зловещим, - даже такого бриза было достаточно, чтобы сорвать безмятежную маску с лика моря. Для Стерна, смотревшего равнодушно, это было некое откровение - он впервые узрел опасности, отмеченные пенистыми синевато-багровыми пятнами на воде так же ясно, как на карте. Ему пришло в голову, что такой день является самым благоприятным для входа в пролив, ясный ветреный день, когда волны разбиваются о каждый подводный риф и как бы расставляют бакены в проливе, а в штиль вам приходится полагаться лишь на компас да на зоркость опытного глаза. Однако капитаны "Софалы" не раз должны были проходить здесь ночью. В наше время, ведя пароход, вы не можете терять шесть или семь часов. Это недопустимо. Впрочем, самое главное - навык, и с должной осмотрительностью... Пролив был широкий и сравнительно безопасный; нужно лишь найти вход в него в темноте, ибо, если человек запутается среди рифов у входа, ему уже не вывести судна... да вряд ли ему вообще удастся выбраться.

То были последние мысли Стерна, не имевшие отношения к великому открытию. Он только что наблюдал за поднятием якоря и теперь замешкался на носу. Капитан находился на мостике. Слегка позевывая, Стерн оторвался от созерцания моря и прислонился спиной к шлюпбалке.

В сущности, это были последние спокойные минуты, какие ему суждено было провести на борту "Софалы".

Все последующие часы были насыщены тревожным недоумением и посвящены обдумыванию планов. Не осталось времени для ленивых бесцельных мыслей, они были сметены открытием, и иногда он искренно сожалел, что у него хватило ума сделать это открытие. И, однако, он не мог рассчитывать на большую удачу, раз продвижение его зависело от того, чтобы найти "что-то неладное".

X

Открытие, действительно, было слишком волнующее. Коечто оказалось "чертовски неладным", и сначала эта уверенность попросту пугала. Стерн смотрел на корму и пребывал в таком вялом настроении, что, против обыкновения, никому не желал причинить зла. Он видел капитана,- стоящего на мостике. Какой незначительной, какой случайной была мысль, которая привела к открытию! Так иной раз искра может поджечь запал страшной мины.

Тент на баке, поддуваемый снизу ветром, выпячивался и медленно опускался, а над тяжело хлопающим тентом широкое серое пальто капитана Уолея все время трепетало вокруг его рук и торса. Он стоял лицом к ветру, в ярком свете, и длинная его серебристая борода под напором ветра как бы прилипла к груди; брови тяжело нависли над глазами, зорко смотревшими вперед. Стерн мог разглядеть, как поблескивают белки под косматыми дугами бровей. Глаза капитана, несмотря на приветливое его обращение, вблизи словно пронизывали вас насквозь. Стерн, разговаривая со своим капитаном, никогда не мог отделаться от этого чувства. Ему это не нравилось. Каким большим и грузным казался капитан, стоявший там, наверху, рядом с карликом серангом, неизменным его спутником на этом удивительном пароходе! Чертовски нелепый oбычай! Стерн был этим недоволен. Право же, старик мог бы самостоятельно вести свое судно, не держа при себе этого бездельника туземца. Стерн с досадой пожал плечами. Что это такое? Леность или что-то другое?

Должно быть, старик шкипер с годами обленился.

Все они становятся лентяями здесь, на Востоке (Стерн знал цену своей исключительной энергии), все опускаются. Но на мостике капитан стоял высокий и очень статный; возле его локтя виднелись поношенная мягкая шляпа и темное лицо серанга, которое выглядывало из-за белой парусины, протянутой между поручнями, словно лицо маленького ребенка, стоящего у стола.

Несомненно, малаец стоял позади, ближе к штурвалу, но несоразмерность роста забавляла Стерна, как странное явление природы. Много есть диковинок не только в глубинах моря!

Стерн видел, как капитан Уолей повернул голову и сказал что-то своему серангу; ветер отнес к плечу его белую бороду. Должно быть, он приказал парню посмотреть на компас. Ну конечно! Слишком много возни - сделать шаг и взглянуть самому! Презрение Стерна к лени, расслабляющей на Востоке белых людей, все усиливалось. Иные из белых вовсе не годились бы, не будь у них под рукой этих туземцев; они потеряли всякий стыд.