- Конечно. Когда? Могу хоть сейчас.

- Приезжай сейчас, - спокойно согласилась она и повесила трубку.

И Володька помчался... Почти всю дорогу до Самотеки он бежал. Хотел было вскочить в подошедший как раз троллейбус, но, вспомнив, что шелестят у него в кармане денежки, бросился в коммерческий магазин и, растолкав очередь, схватил коробку шоколадных конфет за триста рублей. Бесконечно долго и страшно медленно тянулся набитый людьми троллейбус, у него лопалось терпение, и от Зубовской он опять бежал с колотящимся сердцем, пока вдруг непонятная робость не сковала его. Он приостановился, закурил и уже шагом дошел до Тониного дома. У ее двери помедлил, ощущая сухость во рту и глупое волнение. Наконец, обозлившись на себя, резко нажал кнопку звонка и тотчас услышал дробь Тониных шажков.

Дверь открылась, и перед ним стояла Тоня - статная, с высоко поднятой головой, показавшаяся ему очень высокой, почти вровень с ним, какая-то другая. Не та, что в сорок втором. Повзрослевшая и похорошевшая. Она не бросилась к нему, как прежде, а стояла неподвижно, пристально глядя на него.

- Здравствуй, Володька, - наконец сказала она не холодно, но как-то бесстрастно. - Проходи.

Наверно, надо было подойти к ней, обнять после трехлетней разлуки, поцеловать, но Володьку что-то удержало: то ли какая-то напряженность в Тонином облике, то ли бесстрастность ее приветствия. И он прошел в коридор, потом в комнату, которая, несмотря на то, что в ней ничего не изменилось, показалась незнакомой и чужой.

- Садись, - предложила она.

Володька сел, торопливо достал мятую пачку, вырвал из нее зубами папироску и закурил. Тоня села напротив.

- Да, вот... - протянул он коробку конфет.

Она небрежно положила ее на стол и еще раз оглядела Володьку.

- Ну, рассказывай...

- О чем, Тоня?

- Обо всем... Начни с того, почему почти полгода не писал, а когда начал, то это были какие-то маловразумительные письма. Я ничего не могла понять. Она достала пачку американских сигарет и закурила.

- Ты стала курить? - удивился он.

- А что, не идет? - чуть улыбнулась она.

- Идет, - он посмотрел на нее. - Ты здорово изменилась. Даже не верится, что я с тобой целовался, - усмехнулся Володька, стараясь развязностью скрыть свое смущение. - Сейчас мне даже боязно к тебе подойти.

- И не надо, - спокойно ответила она.

- Почему?

- Так... Ну, рассказывай.

Но Володька медлил. Он не был готов отвечать на ее вопросы, он не решил еще, говорить ли о штрафном - кто знает, как примет она такое? И вообще не думал, что встреча начнется с выяснения отношений.

- Я жду, - напомнила она.

- Тоня, ну зачем так сразу? Со временем я все тебе расскажу, но... сейчас... Зачем?

- Нет, Володька, надо все сразу... Что-то ведь надломилось, я чувствую это.

- Может быть, мы просто отвыкли друг от друга? Ведь было всего пятнадцать дней и... три года.

- Да, всего пятнадцать дней, - задумчиво протянула она. - Но какие это были дни... Все же рассказывай, Володька, - попросила она.

- Ладно, - решил он, - не знаю, поймешь ли... Честное слово, я и сам не во всем разобрался... Понимаешь, я просто не мог писать тебе после того, что... что случилось с Юлькой...

- Это я понимаю.

- Ну, а потом был... штрафной...

- Штрафной?! - воскликнула она, побледнев. - Из-за Юли?

- Да... - опустил он голову.

- Эх, Володька Володька... - покачала она удрученно головой. - Ты опять ни о ком не подумал.

- Да, опять... - уныло согласился он, но потом поднял голову. - Я не мог тогда думать, Тоня. Не мог, - добавил уже окрепшим голосом.

- А когда ты мог думать о других? По-моему, никогда.

- Не надо, Тоня... - тяжело вздохнул он.

- Нет, надо, - жестко сказала она, - надо же когда-нибудь поставить точку над "и".

- Не нужно никаких точек, Тоня.

Она посмотрела на него, затянулась сигаретой... Володьке вдруг захотелось подойти к ней, обнять, прижать к себе, сказать что-то нежное, хорошее, но ее отчужденность мешала ему.

- Ты знаешь, что я поняла, Володя, - начала она, - по-настоящему ты любил Юльку. Сейчас я еще больше понимаю это. - Она поднялась, прошлась по комнате, затем остановилась против него. - А я не могу так, Володька. Либо ты весь мой, либо ничего мне не надо.

- Юли нет... А я... я очень ждал твоего приезда.

- Ждал ли? - спросила она, странно взглянув на него вроде бы всезнающим взглядом.

Он весь напрягся - неужели о Майке? Да нет. Быть не может.

- Почему ты не писал из госпиталя?

- Я же не мог... рука...

- Матери ты писал... Эх, Володька, Володька, - повторила она. - Только ли Юля? - Она достала вторую сигарету, закурила.

Он потупился. Что ни говори, как ни оправдывай себя тем, что Тоня и в Иванове, и в Москве была для него такой далекой, почти нереальной, но ведь он виноват перед ней. Пусть это была не любовь, пусть никакого чувства не испытывал он ни к Клаве, ни к Майке, но были измены. И, если бы такое совершила Тоня, наверно, он не простил бы ей.

- Говори уж, Володька, - с грустной усмешкой сказала Тоня.

- Что говорить? - потянулся он к папиросам.

Тоня снова прошлась по комнате. Володька молчал. Он не умел врать и знал, что, если начнет, Тоня, безусловно, увидит и поймет его вранье. А сказать правду? Нет, это невозможно! Он потеряет ее! Что же делать? Тоня продолжала ходить по комнате, и стук каблуков не давал ему сосредоточиться. Наконец она остановилась около него, положила руку ему на голову.

- Ладно...

Он схватил ее руку и прижал к лицу. Рука пахла какими-то незнакомыми духами. Она отняла руку и села.

- Что собираешься делать?

- Ты об институте? - обрадовался он смене темы. - Переведусь из архитектурного куда-нибудь.

- Бросишь наш институт?!

- Ты же видишь, - протянул он искалеченную руку.

- Научишься левой.

- Когда это будет? Я и пишу-то еще как курица лапой. Нет, переведусь.

- Выходит, ты...

Он перебил ее, сказав, что ничего "не выходит", а просто ему стал неинтересен архитектурный и что вообще он как-то не может задумываться о будущем, будь что будет... Она выслушала его внимательно и после недолгого молчания спросила:

- А сейчас что?

- Ничего... Шатаюсь по Москве. Иногда встречаю своих ребят...

- И это все?

- Что мне еще делать? - с некоторым вызовом буркнул он.

Тоня посмотрела на него и покачала головой.

- Что-то случилось с тобой, Володька... Да, случилось, - задумчиво сказала она, не отводя от него взгляда.

В коридоре зазвонил телефон, и Тоня вышла. Володьке был слышен разговор, хотя он и не очень прислушивался.

- Нет, сегодня не могу, - говорила Тоня. - Завтра? Тоже не знаю. Нет, почему же? Просто мне надо решить некоторые вопросы... Какие?.. Ну, об этом вам не обязательно знать, - рассмеялась она.

Володька слушал обрывки ничего не значащего вроде разговора и вдруг почувствовал себя очень далеко от Тони, от этой большой, хорошо обставленной квартиры, в которой идет совсем другая, не похожая на его и чужая ему жизнь. И даже запах духов и сигаретного дымка, стоявший в комнате, показался чужим и неприятным.

Когда Тоня возвратилась, он спросил с натянутой улыбкой, грубовато:

- С кем это ты?.. - хотел добавить "трепалась", но удержался.

- С одним знакомым, - вскользь бросила Тоня.

- И много появилось у тебя знакомых за это время?

- А у тебя? - не задумавшись, отрезала она.

- Какие у меня знакомые... - он усмехнулся. - Наверное, с каким-нибудь адъютантиком своего фатера болтала?

- Нет, - спокойно ответила она и взяла сигарету.

Он смотрел на нее, нарядно одетую, холеную, на ее тонкую шею с висящим на золотой цепочке кулоном, на длинные наманикюренные пальцы, небрежно держащие сигарету, и все больше ощущал ее отдаленность от себя - такого еще неустроенного, с неопределенным будущим, в чем-то даже убогого, занимающегося сейчас нечистым делом и на эти денежки шикнувшего коробкой шоколадных конфет, на которые она и внимания не обратила. И это ощущение было так остро и горько, что он почти непроизвольно поднялся, шагнул к выходу, потом остановился, глухо сказав: