И когда мы умираем, то эти прелестные, тонкие, тайные, только в нас существующие видения тоже умирают. Их никто никогда не восстановит. Каждый человек есть сосуд, в котором живут эти мгновения. Аквариум, в котором они плавают".

В связи с этим об Улановой. Что могут дать какие-то кусочки великой, но скромной жизни, незабываемые блестки творчества, воспоминания, давно пережитые мной, такие незначительные, но живущие во мне до сих пор эти клочки прошлого? Поворот головы, цвет платья, полувзгляд, остановленный на встречном?.. И все же.

Впервые я увидел Уланову в 1937 году на песчаном отсеке дачи Алексея Толстого на Селигере, она спустилась с книгой, расстелила подстилку и легла в тень кустов. Мне было велено не пялить глаза. Какая-то женщина на подносе каждый раз приносила ей небольшой кувшин с молоком и миску малины.

Как-то встретили ее мы, несколько туристов, на прогулке в полуразрушенном селигерском храме, она гуляла одна среди руин, с палкой и небольшим букетом лютиков. И мы смотрели на нее во все глаза, идя стороной. Более полувека назад!

Потом была декада ленинградского искусства, где я смотрел "Ромео..." и по молодости, воспитанный на "Коньке-Горбунке", ничего не понял. Но помню, что был и сидел высоко.

Кажется, в конце сорокового был вечер балета в зале Чайковского, кто танцевал - не помню. Уланова с Вл. Преображенским - "Элегию" Массне в греческих хитонах. Кончалось тем, что она, сраженная страстью партнера, опускалась спиной на пол сцены, закрывала руками лицо, и наступала темнота.

Я этого номера не видел ни раньше, ни позже... И успех такой видел впервые. Она выходила, кланялась в пояс и исчезала. Овации и крикам не было конца, зал поднялся. Наконец она несколько раз отрицательно покачала головой и скрылась. После нее как бы не осталось ничего. Ах, это не было снято, да и то, кажется, нельзя было бы на экране ощутить то, что мы видели в натуре. Есть такие вещи, которые пленка не в силах передать.

Это было незабываемо, и ощущение ее "Элегии" не исчезнет во мне никогда.

В "Ромео..." она заколдовывала первым появлением, когда стояла, замерев. Казалось, что живому человеку такое неподвластно. И второе врезалось - она выбегает на балкон, видит убитого брата, отворачивается и застывает в непередаваемой горечи...

Ее пробег к Лоренцо. Это ощущалось классическим, существовавшим вечно, как "Мадонна" Боттичелли. Она еще только собирается броситься сломя голову к Лоренцо, а музыка уже вся в мощном звучании ее трагедийного порыва. Впрочем, ее даже не слышно, публика в преддверии (в преддверии!) пробега Джульетты перекрывает аплодисментами оркестр до конца сцены...

В театре я это видел давно-давно, и это незабываемо. Кстати, в фильме Л.Арнштама эта сцена снята блестяще и каждый раз производит сильное впечатление. И всегда это заставляет меня вспомнить знаменитый пробег Алисы Коонен в "Мадам Бовари" - не менее виртуозный по исполнению, но совсем в другом стиле.

"Красный мак" в начале пятидесятых давали в честь приезда Мао Цзэдуна. Уланова танцевала Тао Хоа, в пижамке, в черном паричке с пробором, который очень ей шел. Партнер - Лапаури. В зале была Лепешинская в темно-зеленом платье, которая беспрерывно мельтешила и лезла всем на глаза. Дело в том, что это была премьера, а премьерш двое - она и Уланова. Но танцевала все же Галина Сергеевна, а Лепешинская все суетилась в первом ряду, чтобы обратить на себя внимание. И обратила-таки. Мое во всяком случае.

Уже в восьмидесятых с оператором Хавчиным снимали Семеняку с Улановой репетицию "Спящей...". От Улановой глаз нельзя было оторвать. Каждое движение, даже слегка показанное, чуть намеченное, было исполнено красоты. Часто прищелкивала пальцами. Немолода, с девичьей фигурой, элегантна, на высоких каблуках, в синем платье с широким поясом.

Она делала свое дело, мы - свое. Когда репетиция закончилась, она обратилась ко мне (мы знакомы не были): "Все в порядке? Ничего больше не нужно?" Мы поблагодарили.

На рождение к Файеру она с И.Тихомирновой заглянула на минуту, куда-то торопилась. Она была в пушистой, модной тогда шубке "канадский белек". В передней пообнимались с именинником, вручили презент, она помахала Люсе Ильющенко перчаткой и быстро исчезла.

В день премьеры нашего фильма "Майя Плисецкая" я встретил Уланову в лифте, когда поднимался к Майе. Она же поднималась к своей подруге Капустиной, что жила на том же этаже.

Я спросил Майю - не пригласить ли Уланову на вечер? - "Да, конечно. Только сделай это ты. Тебе удобнее. И дай билеты". Я позвонил в квартиру Капустиной, спросил Галину Сергеевну. Представился и сказал, в чем дело. Она поблагодарила и ответила, что если выкроит время, то придет. Но времени у нее не нашлось.

Впервые на сцене я увидел ее в "Жизели" и был по-настоящему потрясен. Личностью, танцем, игрой, чем-то необъяснимо-неуловимым. Как-то, глядя на экране коду вариации первого акта, Плисецкая сказала: "Не понимаю, как она танцует, почти не касаясь пола?"

Уланову в "Жизели" я видел три раза с Габовичем и с Фадеечевым. Мирта была Майя. "Я люблю танцевать с Улановой, - сказала мне тогда Майя, - на ее спектаклях всегда творческая атмосфера, все подтягиваются, и публика это чувствует".

С Улановой Майя танцевала и в "Бахчисарайском фонтане". Уланова - Мария, Плисецкая - Зарема. И хотя это тоже был балет Улановой, но по исполнению и значению роли были равные. Майя говорила: "Я забываю и иногда сильно ударяю Марию деревянным кинжалом. Потом извиняюсь перед Галиной Сергеевной, а она всегда - ничего, ничего, неважно..."

Поехали они обе сниматься в "Бахчисарайском..." на "Ленфильм". Фильм "Мастера русского балета". Оба билета дали Майе. Я прихожу провожать. Накрапывает дождичек. Стоит у вагона Уланова под зонтом, ее не пускают без билета. Майя приходит, конечно, перед самым отходом и что-то смущенно говорит, а та - "ничего, ничего, неважно" - и юрк в вагон...

В шестидесятых затеяли у нас на студии сделать фильм об Улановой. Режиссером назначили Мусю Славинскую, пожилую тетку, напрочь не знающую балета. Всегда молчаливая, она делала вид, что обдумывает что-то. Чудовищная зануда.

И вот в маленьком зале смотрят старые пленки Улановой - "Лебединое", "Бахчисарай", еще что-то. Уланова себе очень не нравится. И против использования пленок. Муся бубнит про план, зарплату группе, еще какие-то глупости. Уланова тихим голосом - свое. Та опять про план. Уланова спрашивает: "А можно мне выкупить все эти плохие пленки? Я заплачу студии все убытки. Но не останутся для будущего мои неудачные выступления". Долго и тихо они спорили, Уланова так ничего и не добилась - все, что неудачно, навеки хранится в сейфах и показывается по ТВ.

Потом я слышал такие же просьбы от Плисецкой, но тут уж я как мог постарался. Обе они чувствовали "мо" Раневской, сказанное несколько позже: "Плохо сняться - это плюнуть в вечность".

Как больно, что Улановой более нет...

5 мая. Матвеевское. Приехала Майя получать орден. 44 дня была в Японии, танцевала. Сначала с Тарандой, потом со звездами балета. Восьмой десяток!

Вчера она была в гостях у Анель Судакевич, которой 92 года. Говорит, что красавица и ВСЕ свои зубы. Я помню ее мать в пятидесятых годах, она лежала очень старая и больная в соседней комнате и время от времени басом просила: "Дайте яду"...

На днях по ТВ фильм Сокурова "Квартира Козинцева" - неописуемо бессмысленно, и Валентина Георгиевна сказала только одну фразу: "Если хотите вымыть руки, то выключатель налево". Такая интересная квартира, но не рассказано ни слова ни о чем. Что за дутая фигура этот Сокуров?

14 мая. Обедал Анохин, растолстел, принес книгу о Васильеве, очень хорошо изданную. Читать не буду, так как все уже читал сто раз. Лежу дома после операции.

Был три дня Франсуа-Мари неописуемой красоты в черном бархатном костюме в связи с выставкой фото в Большом манеже. Инна сегодня была и говорит, что интересно. Без Л.Ю. и тут не обошлось, выставлена ее большая фотография, и в каталоге приведена цитата из моих "Идолов". Приходила Флора, принесла каталог выставки Тышлера, красиво издан.