А Арсена в лесу схватили. И отправили в Германию, где он батрачил. В конце войны, узнав, как именно Сталин расправляется с пленными, Арсен махнул в США. Он тоже оплакивал и брата и отца с матерью, и писал в станицу, но ее уже не было на земле... В США он обзавелся семьей, купил дом, открыл бизнес. Так вот, хозяин дома, где сидела в гостях Людмила Георгиевна (и где нынче был я) - был тот самый Арсен Сухиян, которого изловили ночью в лесу. И просил он Людмилу Георгиевну: нельзя ли там в Москве узнать - вдруг Серго жив? Она такая знаменитая женщина, у нее, наверно, большие связи, она все может! И та безо всяких "больших связей", а через адресный стол находит этого Серго! Он живет в Москве, и даже его старый отец - он уцелел в огне оккупации! - с ним.

Она тут же набирает номер:

- Можно попросить Серго Сухияна?

- Это я.

- Здравствуйте. С вами говорит Людмила Зыкина.

Легкое замешательство:

- Зыкина? А вы не шутите?

- Не шучу (а сама смеется). Так вот, я вам привезла из Америки привет от вашего брата Арсена!

Прямо так и бухнула! Можно себе представить, что там началось... Через полчаса к ней приехала огромная семья Сухиянов с дедушкой и внуками, а к этому времени Людмила Георгиевна заказала разговор с Лос-Анджелесом, и когда отец услышал голос Арсена, начались такие рыданья и крики, и в Москве, и в Америке, что Зыкина тоже залилась в три ручья...

Мне всю историю рассказал сам Арсен. Это был тихий, скромный человек. Среди шумного застолья, смеха и страстных тостов, он сидел какой-то утомленный, и мне сказали, что недавно он перенес операцию и дела его плохи... Мы сидели в саду, в тени пальм, среди огромных диковинных цветов гуляли павлины, стол ломился от невиданных яств и экзотических фруктов. Арсен тихим голосом рассказывал о ночном лесе под Краснодаром, про полицаев и про то, как плакали отец и брат на том конце провода, в России...

10 июня. Записываю по возвращении из США:

В Нью-Йорке я жил в квартире у Гены Шмакова, с которым в конце концов сдружились на почве экстерриториальности.

Мы с Инной познакомились с ним в Гагре в 1973 году, куда приехали поздней осенью отдохнуть от телефона и где мне надо было писать сценарий про Стасова, что всех очень смешило - где я, а где Стасов...

Гена, Валерий Головицер и мы жили в одном доме, ходили на пустой пляж и помогали хозяйке давить виноград. Гена был голубоглазый, энергичный, много знал и прекрасно кулинарил. Он уже был кандидат наук, и у него вышла книга в серии "Жизнь в искусстве" о Жераре Филипе. Гена жил в Ленинграде и вдруг вскоре объявился в Москве, выяснилось, что он эмигрирует в США, сидел у нас целый вечер и простился. Ну, уехал и уехал. Мы не успели ни подружиться, ни привязаться друг к дружке, не знали его жену и сына, которых он оставлял в Ленинграде. Словом, "была разлука без печали". А через какое-то время я получил от него письмо с оказией из Нью-Йорка, он просил прислать 2-3 хороших фото Плисецкой, ибо собирался открыть артистическую хинкальную(!) и хотел украсить стены знаменитостями. Фото я послал, он удивился моей обязательности, но заведения так и не открыл. На первых порах он зарабатывал рецензированием (язык он знал в совершенстве, и не один), а также брал по телефону заказы на кулебяки и пирожки, которые развозил на велосипеде его приятель.

Вышло так, что когда я теперь, в 1979 году, прилетел в Нью-Йорк, то меня там никто не встретил. Я позвонил Гене, к счастью, он был дома и велел мне немедленно брать такси и ехать к нему - с минуты на минуту за ним придет машина, он уедет на уик-энд к знакомым и, если я его не застану, то останусь просто на мостовой. "Что за провинциальная манера прилетать без телеграммы?" И вправду. Я примчался, когда его уже ждала машина, мы торопливо поздоровались, он бросил мне ключи: "Я вернусь через три дня, тогда поговорим. Я уезжаю на дачу к Татьяне Яковлевой". Я оторопел:

- Господи! Ужель та самая Татьяна?

- Да, да, та самая!

Он сел в машину и умчался.

Гена очень дружил с Татьяной Яковлевой и с Алексом Либерманом, ее мужем. Тот был скульптор абстрактно-конструктивистского направления и художественный редактор журнала "Vogue". Разница в возрасте была не помехой - им за семьдесят, ему за тридцать. У них были одни и те же интересы, они великолепно знали живопись, поэзию и балет. Круг их знакомых - космополитическая элита вскоре стал и его кругом. Татьяна дружила с Марлен Дитрих, фон Караяном, Сен-Лораном, Марией Каллас, на приемах у нее бывали Грета Гарбо, Сальвадор Дали, а потом уже и знакомые Шмакова - Наталья Макарова, Иосиф Бродский, Лимонов и Годунов - кто хотите.

Целый месяц я жил в его квартире на Парк-авеню и чувствовал себя непринужденно. А ведь мы знакомы были еле-еле. Гена был человек широкий, щедрый, общительный и добрый, многим помог и мне кажется, что люди остались ему должны больше, чем он им.

В 1979 году он работал над книгой о Наталье Макаровой, много с нею беседовал и до глубокой ночи стучал на машинке. В конце апреля мы зашли к ней за кулисы в "Метрополитен". Она возвращалась после класса, и седьмой пот сверкал на ее челе так же, как некогда после класса у Дудинской. Тут она занимается у Елены Чернышовой, тоже эмигрантки.

- Вы здесь снимаете? Нашли работу по специальности?

- А мне не нужно, я здесь в гостях.

- И уезжаете обратно? Зачем же?

Ну что ей сказать!

Она пригласила меня через несколько дней на гала-концерт, в "Мет", где танцевала акт из "Манон" - балета, поставленного специально для нее. Она резко отличалась от всех балерин - кантиленностью, музыкальностью, техникой, ярко выраженной индивидуальностью. Она имела самый большой успех. Запомнился, но не произвел впечатления Нуреев в "Пьеро" на музыку Шенберга - в железной клетке-конструкции.

После спектакля, окруженная гостями в просторной балеринской уборной, Макарова лежала на оттоманке в позе Клеопатры, в простеньком халате. Вокруг толпились гости, служители расставляли цветы. Улыбаясь и оживленно разговаривая, она угощала напитками собравшихся, сама изредка пригубляла джин-тоник, а массажист-негр мял ей стопы. Там была Дина Макарова, ее секретарь и фотограф; жена балетмейстера Мясина и еще какие-то люди, среди них - Николай Сличенко. Откуда вдруг? При ближайшем рассмотрении оказалось, что это муж Макаровой, нефтяник-бизнесмен, как две капли воды похожий на нашего цыганского премьера. Но больше всех говорил Сергей Лифарь, который горячо ругал выставку Дягилевского балета, открывшуюся в "Метрополитен-музее" - и повешено все не так, и темно, и это было не таким, а это как раз наоборот... Ему было виднее, конечно, чем кому бы то ни было из присутствующих. В какой-то момент Наташа обратилась ко мне:

- Вася, я сейчас восстанавливаю "Баядерку", но некоторые подробности не помню. Не могли ли вы попросить Веру Красовскую написать мне про вторую картину вот что: смеркается, слева выходит брамин, он идет по диагонали, но я не помню, где он останавливается - то ли у пальмы, то ли у фонтана? И потом в загробных тенях...

- Извините, Наташа, я могу перепутать, кто куда идет, где сумерки, а где пальма. Напишите письмо, я его отвезу Вере, и она вам ответит.

- А вы не боитесь? Вас могут обыскать в таможне.

- Если найдут письмо про баядерку и пальму - чего же тут страшного?

- Действительно. Тогда, может быть, вы возьмете фото моего сыночка, перешлете моей маме в Ленинград из Москвы? Она его еще не видела, все карточки, посланные отсюда - пропадают. Понимаете? Про-па-да-ют.

- Чего же тут не понять? Их перехватывают, как только на почте видят заграничное письмо. Что ж, давайте и сына. Там баядерка и загробные тени, здесь бабушка и внук.

- Тогда сделаем так: завтра после репетиции мы с Диной к вам заедем, завезем фото и письма. Что вы делаете в четыре?

- Хочу пойти в "Александер", ведь послезавтра вечером я улетаю.

- Прекрасно, я заеду к вам после репетиции, привезу фото и письма и подвезу до универмага.