8 июля. Сегодня по ТВ еще раз "В огне брода нет". Это моя любимая картина - и по смыслу, по необычности героини, по режиссуре, по игре Глузского и особенно замечательной Чуриковой. О чем и сказал ей, встретив у нас на Икше в поле.

От Головицера открытка из Нью-Йорка с Марлен Дитрих в фильме "Желание", который я видел лет сорок назад. Пишет, что Шмаков очень плох, и надеется, что мы в полном здравии и, сидя в ромашках, по-прежнему наблюдаем за белыми пароходами. Наблюдаем.

13 июля. Снимал Булата Окуджаву. Каждый раз убеждаюсь, какой он замечательный. В самом начале, в пятидесятых, когда он был еще не знаменит, Л.Ю. пригласила его и просила петь. Это было прекрасно - он пел много и охотно, многие песни я уже знал наизусть по записям. Она подарила ему какие-то книги с надписями и коробку шоколада. Потом они несколько раз перезванивались, а когда она получила диск из Франции с его записями, то он к ней приехал за ним, ей прислали два экземпляра, она специально попросила для него.

Как-то, слушая его запись, она сказала: "Как он все знает про любовь!"

У него очень симпатичная квартира - масса книг и всяких грузинских вещей ковриков, утвари. Висит много фотографий, что я так люблю - родные, друзья, писатели. Большая терраса вся в зелени. Мы с ним говорили о Лермонтове, которого он считает в какой-то степени бардом - ведь он тоже пел свои стихи под гитару. И вправду - почему нет? Потом говорили о "Курсиве..." Берберовой, у него на столе я увидел ее зарубежное издание, с закладкой. Он ее читает, и ему нравится.

Спел две очень, конечно, хорошие песни. Потом его жена угощала нас на террасе. Он удивительно спокойный, любезный, искренний.

15 июля. Был у нас Жан Риста, душеприказчик и наследник Луи Арагона. На нем я увидел золотой перстень с топазом, который носил Арагон. Арагон купил его у антиквара, как кольцо Байрона - с какими-то документами, подтверждающими сей факт. Незадолго до смерти, когда Арагону стало плохо, он отдал кольцо Риста, но просил, чтобы тот надел его только после смерти Арагона.

У Риста трехэтажный дом под Парижем, набитый книгами, мебелью и картинами Арагона и Эльзы, в числе которых и картина Пиросманашвили, которую разыскивают грузины.

Жан Риста в последние годы был секретарем Арагона, сейчас занимается его изданиями, время от времени печатает отдельные номера прокоммунистической газеты "Леттр Франсез". Эльзу он не знал, но, по его словам, ее авторские права принадлежат ему. Однако ни мне, ни Бенгту Янгфельду, который издавал переписку Эльзы с Маяковским, он эти права не показал, хотя мы просили его несколько раз, Бенгт даже через адвоката.

Ему около сорока лет, он красивый, но хитрый и скользкий. В 1986 в Париже он меня принимал хорошо, но мы к нему относимся с недоверием и не любим его.

20 июля. Были в гостях у Игоря Виноградова, они принимали Мариолину с сыном. Сын взрослый, архитектор, в восторге от московской архитектуры модерн (югенд), но в ужасе от Москвы.

В июльском номере "Детской литературы" опубликована часть маминых воспоминаний.

Потрясающая документальная повесть Жигулина "Черные камни" - о заговоре воронежских школьников против режима в 1946-1953-м годах.

В той же "Звезде" беседа Сталина и Жданова с ленинградскими писателями и редакторами, которая послужила основой для Постановления об Ахматовой и Зощенко. Не говоря о невежестве, поражает, как все писатели дружно закладывали друг друга.

Тягостное впечатление от опубликованной в "Московских новостях" беседы Сталина с Эйзенштейном о второй серии "Ивана Грозного". Понятно, почему вскоре разорвалось сердце Сергея Михайловича. Давно было понятно.

Тонем в печатном слове. Замечательная повесть "Факультет ненужных вещей" Домбровского.

13-22 сентября. Съемки в Болгарии с бардами. С каждым годом в Болгарии все хуже и хуже, но все равно лучше, чем у нас.

Сценарист Бебов хочет снимать только Лайзу Миннелли и Лайму Вайкуле, которые никак не укладываются в антивоенных бардов. Он повез группу в городок Копривштица, очаровательное селение в горах, но где с бардами напряженка. Уж кому, как не ему, болгарину, следовало найти нам для съемки певца-болгарина в Болгарии. Нашел. Безголосый и некрасивый военный(!) поет что-то антивоенное. Что он поет? Переведите. Никто не может, не понимают, путаются. Наконец местный учитель перевел: "В пивной сидят офицеры, пьют желтое пиво, один стреляет в воздух и говорит, что разнесет голову каждому, кто сунет нос в Болгарию". Я чуть не заплакал - больше он ничего не поет. Я отменил съемку, и все во главе с Тончевым побежали пить желтое пиво, а я в отчаянии стал любоваться восхитительным пейзажем и наслаждаться тишиной.

Когда наутро я пригрозил, что уеду в Москву, так как у них нет бардов, которые поют антивоенные песни (а еще сами и затеяли!), то нас повезли по ухабам в какой-то очередной живописный городок, где есть как раз то, что мне нужно. Это оказался самодеятельный (небесталанный) спектакль, который скопировал насколько мог "Гамлета" Любимова, и герой напевает под гитару "Гул затих. Я вышел на подмостки" - только не в начале, как на Таганке, а в конце спектакля. Мало того, что я просмотрел всего "Гамлета" на болгарском языке, опять я остался с носом. Тут уж я во все стороны написал докладные и улетел в Москву - пока не найдут или не обучат кого-нибудь.

13 октября. Снимал бардов в Москве.

Во Французском посольстве состоялась передача-обмен письмами Эльзы Триоле и Лили Брик. Ксерокс писем Э.Т. отдали в Парижский архив, а ксерокс Л.Ю. получил наш ЦГАЛИ. Письма Э.Т., которые хранились у Л.Ю., мы с Инной перепечатывали несколько лет, и машинописные копии остались у нас.

Теперь и в том и в другом архиве полная (сохранившаяся) переписка сестер. В посольстве было как-то неторжественно, обносили шампанским в стаканах! Потом устроили ужин вскладчину в Доме архитектора.

В половине двенадцатого явилась Мариолина с Петром, которого она заманила-таки в Москву. Приехали они от Питирима, с которым Мариолина водит компанию. Петр славный. Мариолина навезла подарков целый мешок - и Питириму, и нам - и все оставила в левой машине! Хохочет и ужасается.

В "Огоньке" брехня Влада Микоши про Вертова, типичное "сочинение" мемуаров, которые, как известно, пишутся, а не сочиняются.

17-22 октября летали в ГДР по съемкам бардов. Снимали трех интересных людей в доме у Эккехарда Мааса, которого я откуда-то давно знаю. Дом его очень своеобразный, вроде параджановского, какие-то рыбацкие сети, пивные бочки... Он давно переводит Окуджаву и сам сочиняет и поет. Два других немца тоже оказались талантливыми и пели под аккордеон и фисгармонию. Не все же гитары!

Из Западного Берлина приезжал повидаться Натан Федоровский, мы с ним долго обедали, он рассказывал, как Параджанов выступал в Мюнхене: "Жизнь мне испортили евреи". Тогда ползала, в том числе и друзья, что приехали с ним повидаться, поднялись и ушли. Мне об этом уже рассказали в Москве.

Натан ужасно милый, интересный, добрый. Как жаль, что мы не можем видеться чаще.

25 ноября. 14 ноября полетел в Софию с Риммой монтировать и снять двух бардов, которых они с грехом пополам наскребли. Взял с собою пишмашинку и в номере печатал дикторский текст, который пойдет за двумя фамилиями (в титрах и в бухгалтерии). Бебов не может связать двух слов и не понимает, что это такое. Он вообще впервые делает кино и все время ведет себя как зритель. Но я уже давно увяз в этой картине, и сейчас менять его бессмысленно, тем более что на моей стороне, как говорил Шкловский, только перо и бумага, а на его - армия и флот (болгарские).

Обед нам доставляли в монтажную, и я почти ничего не ел, такая баланда. Оказалось, что за стеной находится тюрьма и, особенно не утруждаясь, нам оттуда и приносили тюремную похлебку. Елки-палки!

По картине был военный худсовет (!), который ругал болгарских бардов и оператора Волкова, который, и правда, снял неинтересно и робко. Всё приняли, и в Москве уже назначено озвучание.