И вдруг — внезапный и сильный толчок. Манта вздрогнула всем корпусом, резко накренилась. Я поймал рукоятку разрядника и завертел головой, пытаясь выяснить, что происходит. Прямо на скутер из темноты наплывала огромная серо-зеленая масса. Скутер мелко дрожал, силясь восстановить потерянное равновесие. Ну-ну, вырваться из щупалец кракена не так-то легко…

Необычайно ярко, до боли в глазах, вспыхнули прожекторы. Манта выпрямилась: ошеломленный спрут отпрянул, вскинув кверху грозные дуги бородавчатых рук. Умница, понял, что эта странная добыча не по зубам.

Где-то рядом ударила молния. На мгновение толщу воды всколыхнула синяя судорога. Я оглянулся. От скутера Болла улепетывали два здоровенных спрута. Каждый превосходил машину размерами раза в четыре. Здесь нашего кальмара нет, подумал я и рванул Манту вперед. Следом круто разворачивал машину Болл.

Вспарывая тьму лучами прожекторов, мы бреющим полетом неслись над местом кальмарьего сборища. Внизу — багровые тела спрутов, разбросанные щупальца, жуткие взоры ослепленных глаз. И вдруг (это было так неожиданно, что мы с Боллом, но сговариваясь, резко снизили скорость) весь видимый участок дна заклубился темно-коричневым дымом. Многотонные живые торпеды одна за другой взмывали вверх с легкостью фейерверочных ракет и, развернувшись, верным строем улетали во тьму. Десять, двадцать, может быть, тридцать. Великолепный но своей стремительности старт!.. И я ощутил в себе странную смесь восхищения, горечи и чего-то еще, похожего на жгучее чувство стыда, неловкости и обиды. Вот так — подальше от людей, от синих судорожных молний, от непривычно яркого света этих непобедимых и смертельно опасных пришельцев.

Океан свидетель: я не желал быть смертельно опасным! Но где проходит в этом новом для нас удивительном мире граница зла и добра, жестокости и великодушия, необходимости и бессердечия? Какими мерами какой морали оценивать в кромешной тьме неизмеримых бездн свои желания, поступки, совесть, намерения? Свое отчаяние? Обиду? Стыд? И кто мы здесь? Пришельцы? Завоеватели? Хозяева? Или просто чернорабочие нашей сухопутной цивилизации? Сотни болезненно острых вопросов… Не лезь в воду, не поискав броду. А может быть, так: забравшись в воду, не ищи броду? Нет, где-то несомненно кроется один исток, начало всех занимающих меня теперь противоречий…

Океан-море… Породнились мы с тобой крепко-накрепко. И я, пожалуй, все-таки нашел ответ на сто своих вопросов: мы недостаточно знаем тебя, Океан. Отсюда все наши подводные беды, тревоги, поиски критериев морали, внутренний разлад. Но постепенно мы сами себя совершенствуем и усложняем. С учетом, разумеется, влияния среды — твоего влияния, Океан. Дай нам время, мы накопим знания и станем для себя хорошими хозяевами и друзьями. Дай время… У нас еще к тому же много собственных, сугубо личных, человеческих забот. Нам — мне и моему коллеге — предстоит проникнуть в тайну одной весьма запутанной, загадочной истории, в которой ты, очевидно, играешь далеко не последнюю роль. Да, я знаю: во всем виноваты мы, люди. Но поклянись утробами своих глубин, что тебе на этот счет ничего неизвестно?..

Манта продолжала идти вдоль террасы малой скоростью. Я выбрался из кабины и плыл на трапеции, едва не задевая ластами за выступы обросшего губками дна. После феерического бегства кальмаров неприятное ощущение опасности забылось. Поэтому я сильно вздрогнул, когда почувствовал, что кто-то дернул меня за плечо. Фу, пропасть… Я спрятал выхваченный было нож. Болл показал квантабером куда-то в сторону. Я поднял голову и увидел кальмара…

Тот кальмар или не тот? Что-то мне подсказывало: тот. Те же размеры, то же странное предрасположение плавать рядом с людьми… Я взял радиометр и направился прямо к животному. Не оборачиваясь, знал: Болл держит спрута на прицеле.

Кракен вытянул вперед четыре щупальца, и матовый шар осветился частыми вспышками красных огней. Ну, разумеется, подумал я. Радиоактивную ампулу легче всего «вмонтировать» в чашку присоски.

Кракен парит в воде, точно аэростат на привязи. Вода, непрерывным потоком омывающая жабры спрута, колеблет края мантийного воротника. Подплываю к голове гиганта. Он вздрагивает, когда я осторожно беру его за щупальце. Спокойнее, мое сокровище, я собираюсь почесать тебе за ушками, и только… Вглядываюсь. Ну, так и есть! Вынимаю нож и кончиком лезвия выковыриваю из присоски комок голубой мастики и чашечку свинцового экрана. Шар радиометра загорается устойчивым алым огнем. Искать другие «запечатанные» присоски нет смысла.

Возвращаюсь к Боллу и показываю свою находку. Мы разламываем голубой комок на две половинки. В середине комка поблескивает металлический пенал. Моя догадка подтвердилась, коллега: несколько щупалец кракена помечено радиацией. Болл энергично кивает.

Теперь мы плыли вдоль террасы уже впятером: я, Болл, две Манты и спрут. Обтекаемое тело кальмара, продолженное узким пучком плотно сомкнутых и как бы пристегнутых друг к другу щупалец, скользило в воде с какой-то нематериальной, призрачной легкостью.

Избегая прямых лучей прожекторов, кракен плыл хвостом вперед, придерживаясь полутени на границе света и наползающего сзади мрака. Я то и дело оборачивался, словно боясь, что он исчезнет, и сразу успокаивался, как только в ответ на огонь моей фары кроваво-красным рубином вспыхивал огромный глаз. Но чаще оборачивался Болл. И я следил за ним едва ли не внимательней, чем за кальмаром. Болл держал наготове квантабер.

Круто обогнув встречный утес, терраса сузилась. Некоторое время ее жалкие остатки лепились вдоль стены, затем — наклонный обрыв и лестница уходящих в глубину уступов. Привычно вертикальная стена накренилась и неожиданно свернула вправо. Перед нами — темная пропасть, украшенная лазурно-голубыми куполами крупных медуз. Мрачная глубина, угрюмые скалы и… дивной красоты изделия из мягкого живого хрусталя. Ну что ж, подобная контрастность в этом ошеломляющем мире — явление обыденное. Мы тоже повернули вправо.

Я отлично помнил это место по карте — широкий иззубренный полукруг. Далее, в километре отсюда, начиналось ущелье, а здесь, охватывая подводную лагуну полукольцом, должна тянуться сплошная стена — во всяком случае, такой она выглядела на экранах дешифратора «Мурены». Поэтому я удивился, увидев темный вход в ущелье раньше времени.

Спокойствие, никакое это не ущелье. Просто жалкий разлом или трещина — слишком мелкомасштабная деталь для батиальной карты. И не будь с нами кальмара, мы, пожалуй, проплыли бы мимо: насколько я помню, сегодня мы не собирались совать нос в каждую трещину. Но если кракен и был чем-нибудь озабочен, то меньше всего стабильностью наших сегодняшних планов. Резко увеличив скорость, он метнулся к разлому. Помедлил у входа, словно что-то выжидая, развернулся головой вперед, поиграл кольцами щупалец, выпрямил их и юркнул в темноту.

Я, не долго раздумывая, направил Манту следом за ним.

Болл, очевидно, замешкался, сбитый с толку моим неожиданным маневром, иначе сзади уже набегали бы отсветы прожекторов. Ладно, как бы там ни было, он меня одного не оставит.

Каменный коридор то сужался на поворотах, то расширялся, уходя в неясную перспективу. На стенах однообразный горельеф изломов, дно усеяно скальными глыбами, которые с трудом угадывались под куполами илистых шапок.

Угнаться за кракеном скутер не мог. На каждом повороте я встречал облака потревоженного ила, но самого животного не видел. Меня заносило, иногда я задевал ногами о выступы скал, но мной овладело возбуждение, и в пылу этой сумасшедшей гонки я не сразу заметил, что каменный коридор расширяется кверху. Поднявшись чуть выше, я мог бы гораздо свободнее «резать углы». Но это было уже некстати, потому что навстречу выплывала из тьмы большая белая надпись… Дальше, на более гладком участке стены возникла другая — всего из трех букв. Потом еще одна и еще…

Сами по себе подводные надписи — с тех пор, как я научился их читать, — уже не вызывали трепетного изумления, граничащего с чувством ужаса перед явлением загадочным, необъяснимым. Ошеломляло другое — то, что им здесь, вероятно, нет числа. Буквы — уроды, буквы — чудовища, монстры… Внезапно они исчезали, и я с тревогой глядел на унылые стены. Затем появлялись опять, заставляя меня еще и еще раз читать их, справа налево. Не покидала надежда все же выявить причину их сотворения. Надписей много, но слов — всего только три: