Прошла неделя, фотопортрет по-прежнему стоял на моем столе, и никто из товарищей ни о чем не догадывался. Но я-то знал! Знал, что никогда не увижу этих серых, внимательных глаз. Скрытое в них обещание было напрасным…

Все это время я жил и работал, как автомат, у которого лопнула какая-то тонкая, но очень важная пружинка. Внешне я старался держать себя так, будто бы ничего не произошло. Иногда даже пытался заставить себя смеяться вместе со всеми, как и прежде. Но безуспешно. Начальник нашей экспедиции Селиванов несколько раз предпринимал попытки вызвать меня на откровенный разговор. Разговора «по душам» не получалось. И не потому, что я не желал открыться, высказать свою боль. Просто я не мог, не умел этого сделать. Да и как объяснить внезапно и тяжело навалившуюся на меня безысходность?..

Сзади послышались шаги. Это Дуговский. Он в белых шортах, в белой рубахе навыпуск, в японских сандалиях на босу ногу. Облысевшая голова прикрыта пробковым шлемом.

— Как самочувствие, Соболев?

— Превосходное. У вас здесь настоящий курорт.

Дуговский сел в шезлонг напротив и уставился на меня колючими, зеленоватыми глазами.

— Боюсь, вы скоро измените мнение. Обстоятельства заставляют меня поделиться с вами нашими неприятностями.

— Забавно… — сказал я, выдерживая его пристальный взгляд. — Но почему вы думаете, что я готов коллекционировать неприятности?

— О да, это хобби для избранных, — быстро нашелся Дуговский. — И только поэтому я собираюсь доверить половину нашей уникальной коллекции именно вам.

— Я советуй вам не дать согласий, мистер Соболев, — раздался за моей спиной грубоватый мужской голос.

К нам подошел высокий широкоплечий человек в пижаме.

— Знакомьтесь, Соболев, — сказал Дуговский. — Мистер Болл — ваш будущий коллега по работе на станции «Д-1010».

— Очень рад, — сказал Болл, пожимая мне руку. — Прошу извинять мой костюм.

Дуговский жестом пригласил Болла сесть.

— Ну вот, — начал он, — теперь мы можем поговорить серьезно. Болл уже в курсе, и мои слова, в основном, будут обращены к вам, Соболев. Вы, конечно, знаете, что год назад при содействии многих технически развитых государств наш институт построил и опустил на дно три действующие ныне глубоководные станции: «Рубидий» в Тихом океане, «Ниобий» в Атлантическом и «Дейтерий-1010» здесь, в Индийском.

Разумеется, я это знал. Знал, что Международный институт океанологии занимается, в частности, изысканием экономически выгодных способов добычи редких элементов, растворенных в морской воде. Глубоководные станции но добыче рубидия, ниобия и тяжелой воды — первый практический результат этих исследований; работу станций программируют и контролируют фотонно-вычислительные устройства типа «Мурена-2». Знал, что со станциями установлена мезоскафная связь; раз в два месяца происходит смена наблюдательной группы, состоящей обычно из двух человек.

— Короче говоря, — подвел я итог длинным объяснениям Дуговского, — мне и мистеру Боллу надлежит сменить наблюдателей?

Дуговский ответил не сразу. Он как-то странно пожевал губами и минуту внимательно разглядывал меня. Болл сосредоточенно покусывал ноготь.

— Дело в том, что мезоскаф всплыл раньше назначенного срока, — наконец, проговорил Дуговский и тихо добавил: — Собственно, менять вам некого. Кабина всплывшего мезоскафа оказалась пустой…

Я шагал по каюте и думал. Думать было о чем. Но что-то ужасно мешало. Должно быть, слишком короткое пространство для ходьбы: два шага туда, два — обратно. Что ответил бы я Дуговскому там, на «Таймыре», если бы знал все?.. Вероятно, то же самое — сейчас это уже не имеет значения. Коль скоро я оказался в центре событии, нужно думать о главном. А в чем оно, это главное?.. Во время двухчасовой беседы с Дуговским и Боллом я интуитивно почувствовал всю сложность обстановки. В самом деле: мы с совершенно серьезным видом обсуждали план действий, не имея ни малейшего представления о том, что произошло на станции. Как ни поверни, а задание Дуговского по сути дела — сплошной туман. «Пойди туда — не знаю куда, принеси то — не знаю что». Дуговский уверен, что оба наблюдателя — швейцарец Дюмон и югослав Пашич — погибли. Откуда у него такая уверенность? Да, всплывший радиобуй-автомат как будто подтверждает эту версию: он, кроме позывных, не выбросил в эфир ни слова. Ладно. А мезоскаф? Мезоскаф вряд ли мог всплыть самостоятельно, его нужно было кому-то отправить… Неувязочка.

Я сел на койку и посмотрел на Болла. Он быстро отвел глаза и сделал вид, что читает. Толстый том в серой обложке открыт посредине. Достоевский, академическое издание…

Душно, хочется пить. В холодильнике салона, наверное, еще остался лимонад…

Я вышел из тесной каютки и побрел вдоль коридора. По обе стороны тускло мерцали дверные ручки. Проходя мимо двери с чернеющей эмблемой медицинской службы, я услышал негромкий стук. Вероятно, кого-то случайно заперли. Ничего, бывает. Поворачиваю ключ. На пороге странная фигура. Темноволосый мужчина с ярко-голубыми глазами — довольно редкое сочетание — с головы до пят закутан в простыню. Он что-то сказал по-французски. Я не понял.

— Прошу прощения, месье?.. — учтиво спросил я.

— О! Вы русский, я вижу?.. — он, кажется, удивился.

— Да, Игорь Соболев. Рад познакомиться.

Я подождал, полагая, что он назовет себя и объяснит эту не совсем обычную ситуацию. Но он молчал, глядя на меня в упор, я бы даже сказал, настороженно.

— Вы собираетесь туда?.. — он показал пальцем вниз.

Я кивнул. Он подступил ко мне так близко, что я невольно попятился.

— Я больше не хочу туда!.. Оставьте меня в покое, оставьте! — шептал он мне прямо в лицо, брызгая слюной.

Я ударил его по рукам. Но цепкие пальцы крепко держались за ворот моей рубахи.

Нас разнял человек в белом халате. Голубоглазый незнакомец исчез за дверью, а я остался в коридоре, ошеломленный, без воротника на рубахе.

— Вам здесь нечего было делать, — сказал врач.

Дверь захлопнулась. Мои объяснения его не интересовали.

Я вошел в салон и открыл холодильник. Запотевшая бутылка скользила в руках и долго не хотела откупориваться.

Прохладная шипучая влага щиплет язык. Пью большими глотками и все не могу напиться. Дуговский лгал. Жак Дюмон не погиб. Лучше бы он погиб… Может быть, и с Пашичем тоже такое же? Зачем скрывают от меня? Знает ли Болл? Н-да, ситуация…

Стемнело быстро. Над головой зажглись первые звезды. На западе в синевато-фиолетовой дали еще различима черта горизонта, на востоке — зловещий мрак. Говорят, надвигается ураган. Океан дышит спокойно, мирно. Пока. Через какие-нибудь полчаса он поднимет горы бушующих волн и заревет в диком, непонятном восторге. И души человеческие будут молить о спасении…

Левый борт «Колыбели» освещен прожекторами. Стрелы кранов держат на весу прозрачный шар мезоскафа. Кривыми саблями сверкают лопасти мезоскафных винтов. «Ви-ра-а!.. Майна!.. Еще май-на-а!..» — доносятся команды. Шар без всплеска опускается на темную воду. Дуговский, Болл и я, облокотясь на поручни, следим, как доводят трап к открытому люку мезоскафа. Дуговский нервничает, поглядывает на часы.

— Успеть бы!.. — говорит и смотрит на восток. — Будет хороший шторм.

— Я вам совсем не очень завидую, — откликается Болл. Патом по-английски кричит кому-то на палубе: — Осторожней грузите! Это вам не бананы, черт побери! — И вдруг, сорвавшись с места, убегает туда, в ярко освещенную суету.

— Зачем вы скрыли от меня? — спрашиваю Дуговского.

— Что именно? — насторожился он.

— А Болл знает?

Дуговский устало посмотрел на меня и забарабанил пальцами о перила.

— Знает… — ответил он нехотя.

— Тогда зачем же от меня…

— Сколько неприятностей… — вздохнул Дуговский. — Да, Дюмон всплыл на мезоскафе. Всплыл один, бросив на станции Пашича. Видимо, Пашич погиб, иначе он доложил бы обстановку при помощи радиобуя. Я говорил с Дюмоном, пытаясь выяснить хоть что-нибудь. Все напрасно. Он болен.