— Разве ваши полномочия, Анна, распространяются так широко, что вы можете остановить работы? — Ганшин пер напролом, ничего иного ему не оставалось.

Анна замялась.

— Нет, — признала она наконец. — Или, вернее, это не оговаривалось. Просто не могло прийти в голову…

— Если так, и говорить не о чем. Я решаю, мне и отвечать.

— Но я могу связаться. Радио, слава богу, есть. И тогда…

— Ночью? Кого и где вы застанете?

— Не сейчас, естественно. Утром.

— И там будут собираться, совещаться, решать, а на это уйдет и день, и два, и три… И время будет упущено. Нет! Испытания начинаются завтра. Все.

— Не все, Николя. Неужели вы не можете понять…

— Не могу, Анна, — сказал Ганшин, сжигая последние мосты. — Не могу.

— Эх, Николай Иванович. — Аракелов махнул рукой, постоял несколько секунд и, резко повернувшись, вышел. За ним последовали остальные.

Стоя посреди комнаты, Ганшин долго смотрел им вслед, хотя взгляд его и упирался в беззвучно и плотно закрытую Анной дверь.

«И все-таки Джайн бывает джентльменом. Когда хочет. Редко, правда, он этого хочет, ох, как редко… Ну да что там, я же знала, на что шла, когда отправлялась в плавание. Не первый ведь год мы с Джайном. Хотя нет, здесь он другой, не тот, что дома. Совсем, совсем другой. Свободный. Решительный. И жестокий. Грубый. Как это получается у него — все вместе? Но получается… А у меня что получается? Если б я знала… Хорошо Линде — поплакала, поплакала, а потом снова со своим Алем милуется, попробуй его задень — глаза выцарапает! Сама может костерить его почем зря, но — сама. Смешная девчонка! Может, впрямь взять ее за шиворот, свести на берег, когда придем на Тонга, — в аэропорт, домой, вытащить ее из этой нашей кучи? Или пусть сама барахтается, как может? Да когда же я наконец научусь решать хоть что-нибудь, не спрашивая совета у других? Или так и буду вечно ходить за кем-то как привязанная? Или — так и надо? Не знаю, ничего я не знаю, да и как можно знать что-нибудь, когда под тобой все качается — палуба, яхта, море, вся жизнь качается, качается, качается, попробуй удержись, не упади за борт, а держаться надо, надо, надо, потому что, если выпадешь, никто руки не протянет, спасательного круга не кинет, скажет только: «Барахтайся сама, детка, может, и добарахтаешься до чего!» И все. Сама. Только сама. А я не хочу, я ведь женщина, я слабая, а тут еще эту дурочку тащить… Господи, как я устала, и хоть бы немного твердой земли под ногами, хоть чуть-чуть, хоть на один день…»

— Да, задала ты мне задачку, тама… — Ислел Фалемахафу, министр энергетики и туризма, откинулся на спинку своего необъятного кресла и, прикрыв глаза, погрузился в размышление. Воцарилась тишина, нарушаема лишь доносившимся сквозь распахнутые настежь окна размеренным рокотом далекого прибоя.

Собственно, эту схватку можно считать выигранной. Сколько бы ни размышлял почтенный тамана Ислел, но придет-то он именно к тем выводам, к которым подтолкнула его Папалеаиаина… Впервые за сегодняшнее утро она позволила себе немного расслабиться.

Утро это началось для нее поздно, за каких-нибудь полчаса до того, как катер мягко привалился к причалу Национального яхт-клуба. Зато благодар заботливости Орсона и Бена, ночь напролет ведших катер в незнакомых им обоим водах архипелага, она выспалась более или менее достаточно для того, чтобы весь день — и нелегкий день — чувствовать себя в форме. Правда, оказавшись дома, она сквиталась с ними: уступила Бену свою спальню, и через четверть часа он уже спал сном праведника; Янг получил в полное свое распоряжение кабинет Папалеаиаины.

— Может, и вы вздремнете, Орсон? — предложила она, указывая на широкую тахту, где любила поваляться, приводя в порядок мысли, когда работа особенно не ладилась. — Не железный же вы…

— Ни в коей мере. Но прежде всего дело. Вот закончу — и завалюсь: И — предупреждаю — буду храпеть самым что ни на есть постыдным образом.

Папалеаиаина не настаивала — Орсон был, безусловно, прав. Она быстро приняла резкий контрастный душ (привычка, оставшаяся еще со студенческих лет), вмиг сбивший и смывший с нее последние следы усталости. Потом наступил черед танца, тоже контрастного, где летящая плавность сменялась вдруг яростным буйством; просто удивительно, как танец этот, которому она научилась еще в детстве, не утомлял, а, наоборот, вливал энергию. Не только тело, но даже мысль наполнялись легкой, звенящей, светлой силой. Такого, была уверена Папалеаиаина, не дала бы никакая зарядка. Перебрав свой не слишком богатый гардероб, она остановилась на сари глубокого синего цвета. Пожалуй, никакая другая одежда так не подчеркивает всех линий фигуры, ее изящества и женственности, не придает такого царственного величия. А сегодня и это должно было служить ей оружием. И лишь теперь, приведя себя в полную боевую готовность, Папалеаиаина взялась за телефон.

Первым делом она позвонила туангане Тераи. Задача оказалась не из самых простых: энергичного заместителя морского министра ей удалось отловить лишь после целой серии звонков, причем там, где она меньше всего ожидала его найти — в Архиве государственных актов.

— Нет, душа моя, меня ты в это дело не впутывай, — категорически заявил господин Хироа, когда Папалеаиаина, прервав его витиеватые излияни родственных чувств, коротко изложила суть дела. — Моего ведомства это не касается, а я предпочитаю быть от таких скандалов подальше…

— А я, туангане, помощи от тебя и не жду, — спокойно парировала Папалеаиаина. — Но одно ты можешь сделать, и не вмешивая в мои сомнительные затеи свое доброе имя. И ты это сделаешь. Ты договоришься с Фараджем Таароа, и он меня примет. Сегодня. Неофициально. После обеда. Или во время. Понял?

— Говорить об этом с президентом? Ты с ума сошла!

«Господи, — подумала Папалеаиаина, — слово в слово то же самое твердил вчера Ганшин!»

— А ты говори просто обо мне. Надеюсь, это ты можешь? — И, не дав собеседнику возможности возразить, повесила трубку.

Затем она добилась от Ислела Фалемахафу обещания уделить ей минимум полчаса, а лучше — час, причем немедленно. Это было не так уж сложно: Фалемахафу ухитрялся принимать всех, кому был нужен. Как это у него получалось, оставалось загадкой, но не исключено, что именно этому своему дару он был обязан чуть ли не двадцатилетним пребыванием на министерском посту…

— Да, задала ты мне задачку, тама, — повторил Фалемахафу, открыва глаза.

— Так ли уж трудна задача, тамана? — полюбопытствовала Папалеаиаина. И чтобы подсластить пилюлю, добавила елейно: — Для государственного деятел с таким опытом…

Фалемахафу усмехнулся:

— Женская душа — такая же тайна для государственного деятеля, как и дл последнего сборщика кокосов.

— При чем тут женская душа? — искренне изумилась Папалеаиаина.

— Когда старый Ислел сомневался, нужно ли строить энергоприемник непременно на Хаапаи-Матуа, кем он был? Одна женщина сказала: «Ретроград!» Когда старый Ислел требовал дополнительных изысканий, кем он был? «Перестраховщик, — сказала та же женщина, — сразу видно, чиновник, не инженер!» А теперь, когда выясняется, что старый Ислел сомневался не зря, к кому приходит эта женщина? К старому Ислелу… А ты говоришь, тама, женская душа тут ни при чем!

— Я и сейчас уверена, тамана, что энергоприемник строить надо. Только в другом месте.

— Не знаю, не знаю… Солнечные коллекторы у нас работают прекрасно. Приливная электростанция на Телеки Лаге тоже дает свои киловатты. И немаленькие киловатты, тама. Даже добрые старые тепловые станции, что работают на отходах кокосового сырья, еще не отжили свой век. И долго еще не отживут, поверь. Так что все эти низвергающиеся с небес гигаватты не кажутся мне первой необходимостью.

— Сегодня вы правы, спору нет. А завтра? Мы должны думать о завтрашнем и даже о послезавтрашнем дне!

— Об этом ты станешь думать, когда сядешь на мое место, а это будет уже скоро, очень скоро.