«У Чингизхана больше десяти тысяч детей и внуков, каждый из них занимает положение, владеет юртой, армией и снаряжением», — сообщает Джувейни. Действительно, с генетической точки зрения существенно, что ближайшее потомство Чингизхана, отчасти благодаря его законам и заветам, жило в дружбе между собо$ и благодаря этому его гены сохранились куда лучше, чем гены большинства других завоевателей, сыновья которых после смерти отца, а иногда и не дожидаясь ее, начинали истреблять друг друга и своих племянников с последовательностью Атридов, Ауренгзеба, Меровингов, персидских падишахов, турецких султанов и многих других обладателей престола или претендентов на него. В этих рассуждениях есть доля истины. Покажем эту долю, а затем покажем ложность концепции в целом. Вот что пишет Марко Поло (1940, с. 111) о царстве Кублай Хана (Хубилая):

«Иные могут удивляться тому, откуда берется достаточное количество людей для выполнения этих обязанностей и как эти люди живут. Ответ заключается в том, что каждый язычник, а также и сарацин, берет себе шесть, восемь или десять жен, в зависимости от того, сколько он в состоянии содержать, и он имеет от них огромное число детей. Так, приходится встречать многих, имеющих более тридцати сыновей, всех вооруженных и сопровождающих своих отцов. Это происходит благодаря наличию большого числа жен.

Мы же имеем только по одной жене, и если она бесплодна, мужчина кончает свои дни вместе с нею, не получив ни одного сына; поэтому у нас меньше детей, чем у них».

Откуда же бралось столько жен? Ясно, что это были большей частью пленницы или потомки пленниц-невольниц. Высокая рождаемость поставляла повсюду достаточный контингент девочек, девушек и женщин для увода в плен, в наложницы или в жены. Скудные пустыни и степи Монголии, где всадник сращивался с лошадью, порождали особую военную тактику, по сути непобедимую. Почти всегда она разряжалась в монголо-татарских внутренних междоусобицах. Но когда разросшаяся благодаря поглотительным бракам масса гуннов, монгол, татар объединялась под властью талантливого начальника, начинались взрывы победоносных походов на юг и на юго-восток, на запад. Аттила не дошел до Атлантического океана каких-то 200 км, но на другой год оказался под Римом. Сразу после его смерти царство распалось. Чингизхан и Чингизиды дошли до границ Кореи и Аннама, Тимуриды — до Бенгальского залива. Устрашающе жестокие завоевания сменялись правильно организованной системой обирания побежденных налогами. Создавалась социальная преемственность — традиции работать на победителя, традиция абсолютной покорности. Иногда поражает, как, например, после победы при Калке была на время (1223—1230) оставлена в покое беззащитная страна — Русь. Очевидно, добычи хватало и без нее.

Байджлоу детально останавливается и на викингах. «Подобно монголам, скандинавы имели за собою долгие столетия резни, мелких войн, естественного отбора стойких, сильных людей, способных выживать в диких условиях гор и фьордов. Постепенно создавались все новые типы кораблей, способных плавать в бурных северных морях, и моряков, достаточно искусных, чтобы водить их. И монгольская конница, и экипажи эскадр викингов были немногочисленны, но когда эти продукты социального и естественного отбора сформировались, когда междоусобные войны доказали наглядно преимущества единства и дисциплины — Европа на столетия оказалась под властью этих восточных и северных дикарей».

«Европейцы происходят от длинного ряда воинственных предков, они за последние тысячелетия убивали друг друга сотнями миллионов, и если войны истребляли бы тех, кто рискует своей жизнью, то уцелевшие после всей этой резни должны были бы стать осторожными и менее воинственными. Вместо этого они создали больше ядерного оружия, чем все не-европейцы вместе взятые и теперь держат друг друга под прицелом. Но создание атомного оружия требует интеллекта и кооперации, а если грозить друг другу такими штуками, — дело не слишком умное, то все же для таких угроз требуется готовность рисковать жизнью». «За последние три столетия численность европейцев возросла примерно в дюжину раз, а азиатов — только в пять» (Bigelow R., 1969, с. 107).

«...В племени Курелу не все мужчины должны воевать в равной мере. Некоторые из них, идя на войну, старательно остаются сзади. В перерывах между схватками им позволяют быть среди храбрейших и даже сидеть рядом с ними, однако к ним относятся презрительно и их общественное положение достаточно низко. Их называют "кепу", что значит "не убивший мужчина". По Матиессену, их не дразнят и не гонят в бой, но у них разрешается отнимать жен и свиней; жену кепу может насиловать другой человек, а кепу, который станет этому противиться, по закону можно убить или изгнать. Великие воины, "каины" или вожди имеют по нескольку жен, и ранг мужчины определяется числом его жен и свиней» (там же, с. 111). Вопреки всем усилиям цивилизации кое-что из этой точки зрения сохраняется и поныне.

Байджлоу вовсе не приходит к печальному прогнозу. Наоборот: «Если мы действительно отродье победителей в миллионах лет войны, то это вовсе не свидетельствует о нашей обреченности. Войны невозможны без сотрудничества, и если наши предки выжили, научившись сотрудничеству ради самообороны, то мы могли унаследовать от них и мозги, нужные для овладения этим сотрудничеством в глобальном масштабе». «Мы можем сдержать агрессивные порывы сознательным усилием, и такая сдержанность поднята до вершин на кровавых полях битв. Если нам угрожают, мы можем подавить наше глубочайшее стремление к миру. Именно эта способность взвешивать, предвидеть и сдерживаться развилась на свирепой арене плейстоцена. Группы, слепо и тупо дравшиеся в неподходящее время, были уничтожены. Группы, слепо поддавшиеся мирным стремлениям, погибли от голода или холода в пустынях или на горных вершинах. Мы — дети победителей. Если бы наши предки принимали неверные решения, то мы бы не появились на свет. Несмотря на ужасы наших войн, в двадцатом веке, по-видимому, больше людей провели больше времени в мире друг с другом, чем в любом другом веке».

К монголам и викингам, о которых пишет Байджлоу, можно добавить арабов. В Аравии'кочующие роды пустыни издревле вели непрерывные войны из-за скудных пастбищ. Мужчины, собственно, только войной и занимались. Воевали наездники. Боевой опыт, навыки, мастерство при этом развивались и передавались в не меньшей мере, чем у монголов и викингов. Как и там, арабам недоставало одного — единства. Когда его создал Магомет, арабская конница под начальством Омара за одно десятилетие (634—644) показала себя. В 635 г. был взят Дамаск, в 636 г. она нанесла страшное поражение византийским войскам на р. Ярмук, в 638 г. взятием Иерусалима и Антиохии завершилось завоевание Сирии. В 637 г. победа над персами при Нихавинде доставила арабам Месопотамию, в 640 г. была завоевана вся западная Персия, причем уже в 639 г. началось завоевание Египта, в 642 г. была взята Александрия, в 643 г. — Триполи. Приказ Омара строить в завоеванных странах города и поселяться в них привел к возникновению Басры, Куфы, Моссула и Каира. Быстрота завоеваний, обильная добыча, узаконенное многоженство привели к мощным «поглотительным» бракам, употребляя зоотехническую терминологию для упрощения ситуации.

Но есть ли основания считать арабов высшей расой? Ни монголы, ни норвежцы и датчане на это не претендуют. По-видимому, не претендуют на роль высшей расы и арабы.

Байджлоу, развивая идею, согласно которой прогресс и порядок порождаются насилием, резней, истреблением, а двигателем эволюции оказываются войны, достаточно тактично воздерживается от выводов, предоставляя сделать это своим читателям. Читатель самостоятельно додумается до того, что следовало бы создать золотой век ценой хотя бы гибели половины человечества, разумеется, генетически худшей. Но от такого питекантропского мировоззрения можно легко перейти и на синантропское, а также и на многие другие варианты социал-дарвинизма, зародившегося, вероятно, задолго до Неандерталя.