И, ничего не зная о любви,

Все ж мучится таинственным желаньем.

Так некогда, в разросшихся хвощах

Ревела от сознания бессилья

Тварь скользкая, почуя на плечах

Еще не появившиеся крылья.

Так, век за веком, скоро ли, Господь!

Под скальпелем природы и искусства

Кричит наш дух, изнемогает плоть,

Рождая орган для шестого чувства.

Передача информации — не монополия поэзии. Однако одна из величайших задач поэзии, живописи, скульптуры, пожалуй, и литературы в целом — закрепить надолго, навсегда однажды увиденную, однажды существовавшую красоту, более того, красоту, увиденную одним, сделать достоянием всех.

Есть нечто, роднящее все виды искусства с почти всеми видами религии. Во всех видах они отвлекают человека от повседневности, сутолоки, забот, тревог, они позволяют ему уйти в себя, почувствовать себя частицей природы и общества, подумать о себе, пусть смутно осознать основные связи с окружающим, перейти, так сказать, от житейской тактики к ее стратегии, взглянуть на себя со стороны.

Но нас интересует не банальная констатация того, что такая потребность есть у многих людей, возможно, и у всех, а происхождение этой потребности. Может быть, разгадка в том, что наши предки, не способные отойти от себя, отдаться самоуглублению, размышлению, чувству единства с другими, погибали несколько чаще? Это не более чем гипотеза, нацеленная скорее на демонстрацию неразрешенности, чем на объяснение.

Мы попытаемся показать на отдельных, частных примерах, каким путем естественный отбор мог подхватывать и развивать восприимчивость к наименее утилитарному — к чувству прекрасного, к красоте. Подытоживая, мы вынуждены признать, что нам удается понять лишь доли самых простых форм этой восприимчивости.

Констатируя это, мы вынуждены передать этот факт другим исследователям, которые смогут гораздо полнее ответить на вопрос: «Почему естественный отбор развивал чувство прекрасного?» Оставляя вопрос в основном нерешенным, нам хочется все же предупредить об опасности чрезмерной социологизации поисков, потому что прекрасное создавалось естественным отбором и без участия человека, как и восприимчивость к нему.

Лишь убедившись в том, что наши элементарные эстетические эмоции действительно могли слагаться под действием естественного отбора, можно приступить к рассмотрению происхождения гораздо более сложных факторов эстетического, художественного воспитания. Чувство симметрии, гармонии, ритма, прекрасного — общечеловечно, и корни его должны уходить к нашим родоначальникам, возможно, к синантропу.

Быть может, кратчайший путь к пониманию эмоционального развития чувства прекрасного проходит через осознание безобразности, и существенно, что чувство безобразного и прекрасного ни в чем не ощущается так остро, как при оценке существ другого пола. Представим себе наших отдаленных предков лишенными такого чувства. Результат — спаривание кого попало с кем попало и массовые распространения тех бесчисленных уродств, наследственных и ненаследственных, врожденных и благоприобретенных, которые вне кризисных периодов лишь слабо отметаются отбором. К таким уродствам или дефектам может относиться заячья губа и другие дефекты челюстного, зубного и зрительного аппарата, плоскостопие, сколиозы, брахидактилии, синдактилии, конская стопа и даже врожденный вывих бедра и множество других, которые при некотором разделении труда в пределах орды могут отнюдь не снижать шансов на индивидуальное выживание, но в конечном счете могут привести многочисленную орду к вырождению. Игнорирование этих дефектов, безразличие к ним при сексуальных контактах ставило бы физически и умственно полноценных, но эстетически тупых в невыгодное положение при воспроизводстве по сравнению с теми, кто выбирал себе полноценного же партнера. Следовательно, уже в очень отдаленные времена, особенно же с зарождением семьи, мог возникнуть своеобразный естественный, как групповой, так и индивидуальный отбор на развитие примитивнейших, пусть чисто негативных эстетических чувств. Не исключено, что чувство гармонии зарождалось с отрицательных сексуальных эмоций по отношению к внешне «неудовлетворительным» представителям другого пола, тем более что эта негативистская реакция параллельно развивается у многих видов позвоночных; может быть, не случайно в немецком языке эквивалентом слова «прекрасное» является слово «mackellos», буквально: «без изъянов», «без пороков». Этот отбор, разумеется, подкрепляется и обратным процессом, тем, что сильные, т. е. гармонично сложенные самец и самка, мужчина и женщина в примитивных условиях существования все же имели больше шансов на выживание и на оставление потомства.

Еще в период дикости, варварства и на начальных этапах цивилизации наличие или отсутствие эстетического чувства при удовлетворении сексуальных влечений в большой мере решало, избирался ли партнером молодой, физически, эстетически, а может быть, и умственно полноценный представитель противоположного пола, или пожилой, физически, эстетически и умственно неполноценный. В первом случае потомство обычно имело существенно большие шансы на полноценное существование, выживание, на заботу родителей, чем во втором. Например, женщина с 40-42 лет имеет уже весьма повышенные шансы на спонтанный аборт и рождение дефективного потомства из-за резко повышенной частоты хромосомных аномалий. Что еще важнее, дети растут в таких условиях, когда пара родителей уже менее эффективно обеспечивает их пищей и охраной. По мере развития эстетических эмоций красота девушки и женщины во все большей мере обеспечивала ей выживание во время межродовых, межклановых, межплеменных схваток, а главное, социальный подъем в те прослойки, в которых менее остро стоял вопрос о пище и где выживаемость детей, забота о них была большей. Неудивительно, что отбор на эстетическую восприимчивость шел с большей интенсивностью и при всех вариациях эстетического чувства, например, ассоциация мужской красоты с подчеркнутой физической силой и мужественностью, жестокостью -у ассиро-вавилонян, ассоциация женской красоты с тучностью у многих народов востока (часто голодавших), ассоциация женской красоты с полнотой у Рубенса (тоже, может быть, результат хронического недоедания во Фламандии из-за долгих войн), Малявинского идеала красоты деревенских баб в истощенной деревне, появления неземного загадочного идеала красоты у прерафаэлитов — частично навеянного образом мисс Сидаль — все эти частные, временные идеалы красоты неизменно возвращались к основному.

Но если именно отсутствие изъянов, т. е. почти абсолютно нормальное телосложение наилучше обеспечивало и личную жизнестойкость и охранность потомства, то понятно, почему в тысячах поколений полового отбора усиливалось и эстетическое чувство восприятия гармонического, совершенного тела, в наиболее чистом виде завоевавшего Грецию. Может быть, именно в разном целевом назначении коренятся некоторые особенности древневосточного египетского и ассиро-вавилонского искусства в отличие от естественного, эллинского идеала. У первых двух это украшенный всеми атрибутами царской власти и величия жестокий правитель. Неудивительно, что именно он и его ближайшие вельможи обладали не только огромными богатствами, но и властью, диктующей «моду».

Эта идея всемогущества, властности, жестокости, пожалуй, отчетливее всего выражена у Брюсова:

Ассаргадон

Я вождь земных царей и царь, Ассаргадон,

Владыки и вожди, вам говорю я: «Горе!»

Едва я принял власть, на нас восстал Сидои.

Сидон я ниспроверг и камни бросил в море.

Египту речь моя звучала как закон,

Элам читал судьбу в моем едином взоре.

Я на костях врагов воздвиг свой мощный трон.

Владыки и вожди, вам говорю я: «Горе!»