Андрей ДЫШЕВ
ОТХОДНОЙ МАНЕВР
1
— Хватит врать, нет у тебя никакой жены, — сказала она, внимательно рассматривая книжные полки, безделушки и бутылки в стеклянном шкафу.
Я стоял посреди комнаты в халате, не успев как следует вытереться. Под ногами на ламинированном паркете растекалась лужица. Лучи заходящего солнца, нанизавшие на себя окно, отражались в ней. Она меня раскусила. Обычно бывает наоборот. Мужики, желая пофлиртовать, снимают обручальные кольца и божатся, что холостые. Глупость несусветная! Зачем давать женщине пустую надежду? Я, чтобы не брать грех на душу, всегда вру, что женат, что у меня куча детей и брак мой незыблем, как пирамида Хеопса.
— Зачем обманывал? — она повернулась ко мне, подбоченилась и чуть склонила голову набок. Пучок желтых волос прикрыл оголенное, с веснушками, плечо.
— Слушай, что ты от меня хочешь? — спросил я, плюхнулся на диван и положил ноги — крепкие волосатые ноги — на журнальный столик, на котором стояли бутылка коньяка, два бокала и тарелка с виноградом.
— Замуж, — ответила она и поджала и без того узкие губы. — А ты думал, что мне переспать не с кем? Что ты вот такой единственный и незаменимый плейбой?
Я с пониманием кивнул и потянулся за бутылкой. — Тогда ты не по адресу.
И где были мои глаза, когда я от скуки решил немного поболтать с ней? Ведь страшненькая, никакого эстетического удовольствия смотреть на нее! Мы летели из Владикавказа, и наши кресла были рядом. Когда приземлились и получили в багажном отделении сумки, я пригласил ее к себе поужинать. «Сегодня не могу, завтра», — с многообещающим кокетством ответила она. «Нет, завтра не получится, — ответил я. — Завтра жена из отпуска возвращается».
Мы приехали ко мне, но интерес к попутчице почему-то стал стремительно угасать. Она была напряжена, скована, а ее быстрые мышиные глазки с завидной скоростью осматривали аскетическое убранство моей холостяцкой берлоги. Я попросил ее постелить на диване и пошел в душ. И вот чем она занималась, пока я блаженствовал под холодными струями воды, — вынюхивала, женат я или нет!
— Ты наглый, хорошо откормленный кот, — охарактеризовала она меня и с гордым видом устремилась в прихожую. И надо же было именно в этот момент позвонить телефону! Я не успел встать, как моя гостья схватила с подоконника трубку и тоном хозяйки, которую отвлекли от важных домашних дел, произнесла:
— Аллеу! Вам кого?
— Дай сюда! — потребовал я и протянул руку, но конопатая стервоза, не выпуская трубку, попятилась в прихожую.
— Кирилла? — с деланным возмущением вопросила она, словно хотела выяснить, что за наглец смеет водить конфиденциальные дела с ее законной собственностью. — А он в ванной. Ненадолго — мыть-то особенно нечего. Перезвоните через две минуты.
Она опустилась на корточки, затолкала трубку в мой ботинок, подхватила свою дорожную сумку и вышла из квартиры. От грохота захлопнувшейся двери задрожали стекла в окнах.
Я с облегчением вздохнул, вытянулся на диване во весь рост и подложил под голову кожаную подушечку. Какое блаженство быть одному! Какое счастье таит в себе одиночество! Если бы не тягостные воспоминания о поездке на Кавказ, то я чувствовал бы себя на вершине блаженства, когда и тело, и дух расслаблены, спокойны и умиротворены.
Я человек впечатлительный, несмотря на то что жизнь меня изрядно потрепала и я не раз испытывал леденящее дыхание смерти. И во всем виновато мое излишне богатое воображение. В любой драме мне всегда видятся нечеловеческие муки и страдания. Потому, наверное, я возвращался с Кавказа совершенно разбитым, выжатым, опустошенным и бездумно приклеился к первой попавшейся дамочке. В другом случае на подобную глупость меня бы не потянуло. Целый месяц с группой добровольцев я вел поисковые работы на леднике Джанлак, который нежданно-негаданно сорвался со своего вечного пристанища. Никто до сих пор не знал точно, сколько людей было погребено заживо, сколько автомобилей смял, покорежил и расплющил чудовищный ледяной каток, но мое богатое воображение нарисовало леденящую душу картину и старательно отобразило детали трагедии. Я словно наяву видел, как с невыносимым грохотом ледяные глыбы падают на дорогу, с легкостью корежа легковушки и автобусы, и заглушают вопли и визг людей, и летят в пропасть тяжелые машины, словно игрушки, и кто-то погибает сразу, под многотонным прессом, превратившись в кровоточащую лепешку, а кто-то, заваленный многометровой толщей битого льда, продолжает жить. Погруженные в полный мрак и звенящую тишину, они истошно кричат из глубоких холодных недр и постепенно сходят с ума…
Но надо возвращаться к реальной жизни, надо входить в курс дел, погружаться в старые проблемы и снова осознать себя директором частного детективного агентства. Я вышел в прихожую и вытряхнул из ботинка телефонную трубку. Хорошо, не отправила ее в унитаз.
Я проверил последний входящий номер. Звонок, на который ответила конопатая, был от Ирины. Она звонила с работы. Как не вовремя! Интересно, что Ириша подумала? Надо немедленно ей позвонить, что-то сказать… Сделать это сию же минуту мне помешало какое-то странное чувство. Детское, неразвитое чувство, словно я в чужом доме нечаянно разбил вазу, но признаться в этом не спешил. Набрал номер Никулина, который оставался за меня, пока я долбил лед на Кавказе.
— Болею, — ответил Никулин гнусавым голосом и громко закашлялся. — Температура, сопли.
— Я пришлю тебе дагестанского коньяка, — пообещал я. — Будешь натирать им пятки.
— Шутишь? — прохрипел Никулин. — Это тебе пора уже и пятки, и еще кое-что натереть. Ирина целый месяц с ума сходила, ждала от тебя звонка. Металась по конторе как полоумная, слез не скрывала: «Где он? Почему не звонит? А вдруг его завалило?» Трудно было позвонить, чудовище?
Я неудачно сострил в ответ, что, мол, каждый день отправлял ей письма, но почта, наверное, запаздывает
— В агентстве как? — сменил я тему, но Никулин по крутой дуге снова перешел на прежний курс:
— В агентстве как обычно. Преступники падают в обморок при виде нашей таблички. Мыши со всех сторон обгрызли мышеловку. Мухи сошли с ума, массово кидаются на окно и кончают жизнь самоубийством. Дело о вымогателе буксует… А вот нервы у Ирины ни к черту. Ты хоть бы пожалел девчонку. Никто ж не просит тебя в любви ей изъясняться, мог бы хотя бы парочку эсэмэсок отправить: жив, здоров, дою коров…