— Слушаю, — сказал тот и через секунду начал лихорадочно строчить на листке бумаги. Хмуро бросил:

— Держите в курсе.

Положив трубку, объявил:

— Нападение на обоз с мукой…

Наступило долгое молчание. Его прервал Жуков.

— У меня никаких сомнений: они уничтожают продукты и промтовары, чтобы оставить прииски на голодном пайке, заставить прекратить работу…

Гончаров медленно покачал головой и с сомнением сказал:

— А почему им не уничтожать захваченное на месте? Мы не видели никаких следов этого — ни кострищ с остатками мануфактуры, ни рассыпанного сахара и соли…

Нефедов тряхнул свернутыми в кольца телеграфными лентами и сказал:

— А ГУББ требует от нас определенности. Проводим операцию, не до конца уяснив цели противника.

Все пристыженно молчали.

— Что телеграфировать прикажете: просим снять дивизию с укрепрайона для проведения войсковой операции по прочесыванию?…

— Да тут десяти дивизий не хватит, — бросив взгляд на каргу, сказал Боголепов. — Две Бельгии…

Солнце стояло в зените. Склоны сопок, обступавших котловину, в которой лежал брошенный прииск, дрожали в горячем мареве. Стахеев сидел возле камелька и с выражением безмерной скуки на лице оглядывал окрестности. Он уже во всех деталях изучил все эти полуразвалившиеся строения и заросшие кустарником мостки.

Чуть в стороне местность была словно изрыта гигантскими кротами отвалы пустой породы чередовались с шурфами, над ними поднимались в небо деревянные журавли-подъемники. На некоторых болтались тяжелые рассохшиеся бадьи.

Перехватив взгляд Иннокентия, сидевший с ним Куклим заметил:

— Преисподня, да и только. Будто бес какой изрыл…

Стахеев согласно кивнул головой и лениво поднялся. Сказал:

— Пойду еще хворосту принесу…

Он уже несколько раз пытался выложить из палок какую-нибудь правильную геометрическую фигуру. Старенький биплан дважды проносился над пустырем, но знак каждый раз не был готов. А потом Иннокентию самому приходилось разбрасывать разложенные хворостины, когда Желудок как-то слишком назойливо начинал вертеться рядом.

Сегодня за первую половину дня Стахееву удалось вытянуть в прямую линию несколько валежин. Оставалось приладить еще две палки, чтобы получилась стрела, указывающая прямо на барак.

Сделав несколько шагов, Иннокентий почувствовал на себе пристальный взгляд. Резко обернулся. В дверном проеме барака мелькнула серая кепка Желудка.

"Глаз не сводит, скотина", — подумал Стахеев и сделал вид, что зацепился штаниной за ветку.

Возвращаясь к камельку, он как бы невзначай уронил одну из палок, подправил ее ногой. Чуть отойдя, неприметно оглядел полянку — вдоль всего края вытянулась ровная линия, выложенная из хвороста. Еще один заход, и знак будет готов.

Но едва Стахеев свалил возле камелька дрова, как послышался отдаленный топот копыт.

Куклим обеспокоенно встрепенулся:

— Что-то стряслось. Чего это они среди бела дня возвращаются… Пыль-то за десять верст видать. Да и ероплан, гляди, опять появится…

Банда влетела на поляну на полном скаку. Иннокентий прикусил губу, увидев, как под копытами лошадей разлетелся выложенный им знак.

Кабаков нетерпеливым жестом подозвал к себе Шестого. Орочен помог ему слезть с седла. Василий повалился на землю и поднял ногу:

— Сдерни!

Орочен взялся за сапог, но Василий рыкнул:

— Легче, морда!

Из сбивчивых объяснений бандитов Иннокентий понял, что один из возчиков мучного обоза швырнул в Кабакова топором и слегка ранил ему ступню.

— Накормил дурака из пипетки, — сказал безусый бандит в синей сатиновой косоворотке и хлопнул по колодке маузера.

— Что тут у вас? — спросил Василий, когда орочен туго перебинтовал ему ногу.

— Петруха долго жить приказал, — сказал Куклим. — Утрось еще как уехали вы…

Василий поднялся и, припадая на раненую ногу, пошел к бараку. За ним потянулись остальные.

Остановившись перед нарами. Кабаков повернул к себе заострившееся лицо умершего. Прищурившись, пожевал губу. Желудок отыскал глазами Стахеева и глумливо сказал:

— Я так кумекаю, что один рот прибыл, один рот убыл. Баш на баш. Правильно я мыслю, а, легавый?

И разразился хриплым смехом.

Шаман медленно повернулся к нему, бесстрастно пробормотал:

— Эй, Желудок, шутки шутить не надо…

Конопатый беспечно глянул на него и с прежней усмешечкой повернулся к Кабакову.

Но Василий посмотрел на Желудка с таким выражением, что тот непроизвольно втянул голову в плечи.

— А чего, я ж так…

— Все прииска Петруха знал, все ходы и выходы видал… наставительно произнес Кабаков и неожиданно наградил Желудка увесистой затрещиной. Потом опустился на нары и сказал:

— Теперь на твою память вся надежда, Шестой, — один ты из местных остался.

— Тоже времени много прошло, — с жалкой улыбкой ответил орочен. — С тридцать второго года не был…

Подошел Куклим. Деловито осведомился:

— Ну что, могилку копать надо?…

— Может, сжечь? — в раздумье сказал Кабаков. — Никаких следов оставлять нельзя. На разрытую землю собаки придут…

— Но коли сжигать труп, обязательно целую груду хвороста придется спалить. А если в это время ероплан прилетит? Угли в секунду не размечешь, — робко сказал Куклим.

— М-да… — задумался Кабаков.

— А шахты-то брошенные на что? — спросил Иннокентий. — Ни одна собака не учует…

— Толково, — похвалил Кабаков. — Вот и займитесь этим, как поедите. Ты, ты… — Он ткнул пальцем сначала в Желудка, потом в Куклима, помедлил и показал на Стахеева. — И ты.

Когда сверху по шесту журавля спустился Стахеев, Желудок зацепил край бадьи за проржавевший костыль, торчавший из стены шурфа. Посмотрев вверх на голубой кругляшок неба, сказал:

— Метров десять, а то и пятнадцать будет.

Под ногами у него лежала целая охапка факелов из бересты. Взяв один из них и запалив, Желудок распорядился:

— Ты, мент, держись за мной и неси пару факелов, а Куклим с лопатами сзади пойдет.

И двинулся в глубь штрека, отходившего от шурфа.

Шли медленно, то и дело оглядывая ветхий крепеж. Кое-где стойка обрушилась и проход был полузасыпан породой. В нескольких местах обнаружили обширные пазухи над переплетением горизонтальных балок.

Штрек неожиданно оборвался, и троица очутилась в новом шурфе. Желудок задрал голову и сказал:

— А тут журавля не видать, не выберешься.

Эхо его голоса заметалось по подземелью. В темноте зашуршала обвалившаяся порода.

Бандит невольно втянул голову в плечи и приглушенным голосом произнес:

— Не орать! Видите, что творится. Едва держится.

Осмотрелись. Из нового шурфа в разные стороны расходились еще три штрека.

— Давайте сюда заглянем, — Желудок кивнул головой на одно из темных пятен, зиявших в стене. И первым шагнул в проход.

Они прошли около полусотни метров и уперлись в стену. В ней была выдолблена ниша — след давней попытки углубить шурф. Рядом валялся большой деревянный щит. Куклим поднял его и приложил к нише.

— Гля, как нарочно пригоняли.

— Тут, наверное, инструмент хранился, — предположил Стахеев.

— Вот сюда и заховаем Петруху — стоймя. И копать ничего не надо, решил Желудок и, посвечивая себе факелом, повернул обратно.

Идя следом за ним, Иннокентий приметил огромную пустоту над крепежными балками. Сунув туда свой факел, он с трудом различил своды полости.

Оказавшись на дне шурфа, Желудок предложил обследовать другие штреки.

Второй оказался совсем коротким, а третий тянулся долго и, неожиданно изогнувшись, пошел резко вверх. Впереди забрезжил свет. А вскоре, продравшись сквозь заросли шиповника, все трое выбрались на каменистую осыпь, спускавшуюся к речке.

Желудок взобрался на гребень откоса и присвистнул.

Ого, больше версты отмахали. Айда до табора…