— Да будет так, светлая княгиня наша!…

Княгиня пошла к выходу, но внезапно остановилась. Постояв некоторое время спиной к священнику, повернула голову, спросила через плечо:

— С чего начинается служение твоему Богу, старик?

— Начни с доброго дела, светлая княгиня наша.

— Ты спешишь, старик, — усмехнулась Ольга. — Я еще не проверила могущество христианского Бога.

И вышла из моленной избы.

Стояла душная летняя ночь, ущербную луну прикрыли облака, и ничто, казалось, не способно было нарушить тихий покой уснувшей природы. Беззвучно катились воды Днепра под обрывом, робко вздыхая, ворочалось зверье в норах, не плескалась рыба в реке, и деревья сонно опустили листву, терпеливо дожидаясь первых проблесков рассвета. И только блеклое пятно горящего костра светилось на песчаном откосе у входа в недавно вырытую пещеру.

В пещере жарко горел очаг. Отсветы пламени скользили по неровным песчаным стенам, рождая пугающие тени, когда внезапно вспыхивали сухие коренья и странный запах начинал щекотать ноздри.

Коренья подкладывала худая крючконосая старуха в заношенном шерстяном хитоне. Она безостановочно что-то бормотала, седые космы волос закрывали ее лицо, а длинные хищные пальцы, коричневые от старости, не боялись раскаленных углей, когда она поправляла головешки в костре. И все это вместе очень пугало молодую женщину, согнувшуюся в униженном полупоклоне.

— Помилосердствуй, матушка-ведунья, — чуть слышно шептала она. — Мочи нету моей терпеть более.

— Восходит ли до тебя?

— Как третью жену привел в дом, так и не восходит. Будто челядинка я какая…

— А родня твоя что ж не поможет?

— Так нету более родни, степняки налетели. Кого не убили, того в полон увели да и в рабство, видать, уж продали. Отец, правда, в дружинниках у великой княгини, так уж сколько и не видала его, и слыхом о нем не слыхивала. Одна я осталась тростиночкой на ветру…

Молодка тихо заплакала, собирая слезы в конец головного платка, поверх которого была надета рогатая кика, щедро расшитая жемчугом.

— Ко мне зачем пришла?

— Дай мне поганую траву, матушка-ведунья, — совсем уж беззвучно шепнула женщина. — Такую, чтоб на глазах мужа в кости иссохла соперница моя.

— За поганой травой, значит, — сурово уточнила старуха. — Поганую траву колдовством посчитать могут, а за колдовство, сама знаешь, когда и костер ждет.

— Так мертва на язык буду. Клятву самую страшную дам…

— Клятвой костер не погасишь.

— Так вот, вот! — вдруг спохватилась просительница, доставая из складок одежды колечко с алым камнем. — Вот тебе за страхи твои и за труды с благодарностью моею.

Колдунья взяла перстенек, долго рассматривала его в отблесках пламени. Он славно играл красками, и игра эта ей явно понравилась.

— А коли муж хватится?

— Так оно и лучше, — женщина впервые подняла лицо и даже чуть улыбнулась. — Он это колечко третьей жене подарил. Заманке-гадюке, что ему ночами в ухо нашептывает.

— Не боишься?

— Так хуже уж и некуда, матушка-ведунья, — горестно вздохнула молодка. — Некуда мне хуже, коли не пособишь.

— Имя придется назвать. Без твоего имени поганая трава на мужа твоего подействовать может. Или — на тебя.

Трижды гулко ухнул филин в лесу.

— Время наше пришло, — сказала колдунья. — Говори скорее имя свое.

— Родимка.

— Как сказала?

— Родимка. Нарекли меня так родители мои.

— Жаль мне тебя, Родимка, потому только и решаюсь, — напевно начала колдунья. — И знак особый тебе дам, чтоб на груди носила, и заклятье особое, чтоб над чашей мужа своего шептала. Чтоб только тебя муж твой всегда желал…

Старуха вдруг замолчала, настороженно прислушиваясь. Выдохнула в крайнем испуге:

— Кони!…

Схватив бадейку, плеснула в костер. Зашипев, он разом погас, густое облако дыма и пара заполнило пещерку.

— Уходи!… В лес беги, в лес! Они из Киева скачут!… Дым еще не вытянуло, когда в пещерку вошли двое в белых рубахах, отделанных золотом по подолу.

— Стой, ведьма.

И оба закашлялись.

— Стою я, стою, — торопливо заверила колдунья. Она ни разу не кашлянула, будто дым и не тревожил ее. То ли привыкла к нему, то ли умела сдерживаться В голосе ее не было ни испуга, ни подобострастия, хотя она все время думала, успела ли выскочить посетительница до прихода непрошеных гостей.

Один из вошедших, выгоняя дым, принялся усиленно размахивать найденной у стены телячьей шкурой, второй не спускал с колдуньи недоверчивых глаз. Дым стал рассеиваться, а когда в пещерке сделалось уже терпимо, вошла княгиня Ольга.

— Княгинюшка светлая!

Возопив, старуха повалилась в ноги, норовя поцеловать край тяжелого платья. Ольга брезгливо подобрала подол::

— И в дыму узнала, старая ведьма?

— Силу твою почуяла. Силу великую!

— Ворожишь, как в детстве моем?

— Так забавляла я тебя тогда, забавляла, княгинюшка! Не ворожея я, нет, знахарка я простая, знахарка. Травами заболевших пользую, кровь заговариваю, разродиться бабам помогаю.

— И с духами черными за полночь беседы ведешь? Почему огонь в пещерке жгла? Кому знак подавала?

— Тебе, светлая, тебе, завтрашняя королева… -Что?

— Знаю. Знаю это, открылось мне. Потому и говорю…

В пещерке были дружинники. И, может быть; поэтому Ольга резко, чтобы и за входом слышали, выкрикнула:

— Молчи!…

Старуха увяла, залопотала беспомощно:

— Как велишь, как велишь…

— Молчи, — сурово повторила княгиня. — Отвечай, что спрашивают, ради отзета твоего и пришла сегодня. Скажешь правду— жива останешься, солжешь — на костер пойдешь.

— Княгинюшка светлая, пощади старость мою!

— Князья не щадят. Князья милуют.

— Помилуй…

Ольга оглянулась через плечо, бросила страже:

— Выйдите все. И ты тоже, боярин Хильберт.

Дружинники вышли, сталкиваясь мощными плечами в тесном проеме пещерки. Следом за ними вышел и молодой статный боярин. Старуха тихо выла, лежа на полу.

— Встань, — брезгливо сказала княгиня. — Гляди мне в глаза и отвечай коротко: да или нет.

— Да или нет, — зачем-то повторила колдунья. Ольга молчала, сурово смотрела в упор. Старуха не только не отводила глаз, но даже не решалась моргать. Княгиня молчала долго, испытующе глядя на нее. Наконец спросила резко:

— Кто сильнее, твои чернобоги или Бог христианский, которого они называют Иисусом Христом?

На этот вопрос невозможно было ответить ни «да», ни «нет». И княгиня со злым любопытством ждала, как старая ведьма выпутается из трудного положения. А старая беззвучно плямкала губами, не решаясь произнести не то что слова — звука единого. Потом вдруг воздела обе руки и рухнула на колени:

— Казни. Лютой казнью казни меня, княгиня, но Бог христианский сильнее всех!…

Ольга помолчала. Сказала, понизив голос:

— Есть такое средство, чтобы, выпив его в вине, человек уснул, но так, чтобы сон ему прекрасный приснился? А утром чтобы встал и всегда помнил бы об этом сне?

— Приворотное зелье? — догадливо шепнула старуха.

— Знать не хочу. Чтобы сил своих не потерял во сне. Сил и желаний.Чтобы только о них и помнил.

— Есть, княгинюшка светлая, есть… — бормотала старуха, роясь на полке, заваленной кореньями и сушеными травами. — Вот, княгинюшка светлая…

— Сколько нужно на кубок?

— Две щепоти всего. Две щепоти твоих. Только приласкать уснувшего надо, приласкать.

— Приласкать? Кого приласкать, старая? Старуха испуганно примолкла. Ольга спрятала холщовый мешочек в складках платья. Сказала с нешуточной угрозой:

— Если проболтаешься кому, палач очень медленно замучает тебя на растяжках. Поняла, старая?

— Пожалей старость мою, княгинюшка!… — в ужасе закричала старуха.

И пала ниц пред Ольгой. Княгиня, подумав самую малость, высоко подобрала подол платья, перешагнула через лежащую старуху и вышла из пещеры.