А Лютер за ночь-то передумал всё, и, когда его на следующий день привели отрекаться, он сказал: «Hier stehe ich und kann nicht anders» (нем. Я здесь стою и не могу иначе!) и пошел — крыть! И что вы думаете, — половину переубедил. Потому что когда его решили после этого арестовать (а это в те времена бывало), то уже герцог Саксонский быстренько его спас, дал ему всадников, конвой, увез в какой-то из своих замков и там спрятал. И идеи Лютера пошли по всей Европе, а Лютер там сидел тихо и переводил Библию, чтобы занять свободное время, которого у него было много.

Отсюда пошел раскол поля.

Как вы сами понимаете, дело, очевидно не в том, что Лютер говорил. Подавляющая часть европейцев была безграмотна, а те, кто был грамотны, у тех было тоже не очень-то много времени, чтобы читать и изучать все эти принципы, и взвешивать их, и сравнивать, что правильнее: следовать Преданию или Писанию. Для этого надо было Писание хорошо знать, а оно — толстое, понимаете, где там (да еще на латинском языке!) — трудно читать. Как надо понимать пресуществление, или предопределение — в грехах человеческих? Как учение о спасении? Господи, да — некогда!

Но, тем не менее, вся Европа разделилась на протестантов и католиков, потому что каждый, не точно зная, за что он, но он точно знал, против чего он.

А, кроме того, все без исключения — от Северной Норвегии до Южной Испании — все были не довольны и не удовлетворены той системой католической, средневековой мысли, которая была прилажена для эпохи подъёма и которая не очень хорошо работала при акматической фазе. Им надо было что-то другое. Потому что эта система мысли не отвечала ни накопленному уровню знаний, ни растраченному уровню доблести и мужества, ни экономическим отношениям, ни бытовым заимствованиям и нравам, в общем — ничему. По существу равно одинаковыми реформаторами были:

— не только несчастный Гус;

— и счастливый его последователь Лютер;

— не только страшный Кальвин, обративший в свою кальвинистическую веру Женеву и половину Южной Франции;

— не только мечтатель Цвингли;

— не только прохвост и жулик Томас Лейденский, который, залил кровью поверивший ему город Мюнстер;

но и такие католические деятели, как Савонарола — искренний и верующий доминиканский монах, который заявил: «Хватит рисовать проституток в церквах под видом святых! Это художники шалят, а нам-то каково?» Кончил он свои дни на костре, унеся в небытие большое количество произведений подлинного искусства — из-за того, что он решил бороться против неуместной порнографии.

Оказалось, таким же реформатором был испанский офицер, раненный в ногу, — Игнатий Лойола, который решил, что бороться с Реформацией надо теми же средствами, которыми борется Реформация с католической церковью, то есть создать жертвенных людей и учить(!) католицизму. Учить!

Доминиканский орден — это был ученый орден. Они учились сами, они сидели и зубрили латынь, Августина, Писание — такие вот сложные вещи. Карты им были запрещены, все развлечения запрещены; вот они и придумали костяшки — домино. Это им никто не удосужился запретить, поэтому они в свободное время «забивали козла». (Шум в зале.)

Францисканцы — это был нищенский орден, они ничему не учились и были бедные. Они подпоясывали свою верблюжью рясу веревкой, ходили и проповедовали учение католической церкви — среди народа, как в голову придет. Но, в общем, их особенно не прижимали.

Но ни те, ни другие не могли соперничать с обыкновенным светским школьным обучением. И вот эту-то задачу поставил себе основатель ордена иезуитов Игнатий Лойола:[428]«Учить! надо детей — католичеству, тогда они не будут падки на протестантизм, не будут протестовать».

Сначала он никого не мог увлечь за собой. Все его выслушивали, отходили и занимались своими делами. За два десятка лет он, кажется, всего шесть сторонников получил, шесть человек, которые согласились войти в этот, основанный им орден. И он умер, оставив орден из шести братьев. Но уже его преемник, португалец Франциск Ксавье, он сумел это дело повернуть широко. И в орден поступило очень много людей — монахов, которые посвятили себя школьному образованию. Они стали учить детей, и по существу, в ряде стран, в частности в Испании, отчасти во Франции и в Италии, в значительной мере, им удалось остановить развитие протестантизма.

Но поставим вопрос с точки зрения естественных наук. Конечно, Лойола был человек незаурядный и пустил реформаторское движение по другому пути, не по принципу ломки, а по принципу сохранения, — это тоже реформа. Реставрировать что-то — это тоже переделка. Но почему Испания отдалась ему почти беспрепятственно? Да потому, что к западу от Испании лежала уже открытая Колумбом Америка и испанские пассионарии в огромном количестве уезжали в Америку.

Оставались в Испании люди спокойные, тихие, которым меньше всего хотелось спорить с начальством. И поэтому они и приняли то новое исповедание, которое под видом восстановленного старого предлагала католическая церковь после Тридентского собора, на котором заново были пересмотрены все положения католической церкви. В частности, введен обязательный целибат, то есть безбрачие священников.

Вопрос о безбрачии священников — это вопрос этнологический, потому мы на нем и остановимся.

Почему вдруг было запрещено им вступать в брак? Вовсе не потому, что кто-то беспокоился о их нравственности, — нет. А потому, что в условиях жесточайшей войны, жесточайшего раскола всего Христианского мира — церковь решила, что ей надо иметь храбрых и жертвенных борцов за католическую идею. Таких храбрых людей было сколько угодно. Но мужчина, он имеет одну особенность, — он охотно отдаст свою жизнь — за идею. Но подумает, прежде чем отдать жизнь своей жены и уже совсем не хочет отдавать жизнь своих детей. Действуя на семью, можно принудить и самого главу семьи отказаться от четкой линии поведения. Поэтому им было запрещено иметь семьи. А что касается того, что молодые люди не могли, так сказать, воздерживаться от земной любви, так в этом никто и не сомневался. И поэтому им давалось просто механически отпущение в грехах, которые они не могли не делать.

Должен сказать, что испанцы, опять-таки народ тихий в это время, потерявший значительную часть своей пассионарности за счет Америки и Филиппин, а также за счет жуткой, длинной войны в Нидерландах, — они к этому делу отнеслись наиболее отрицательно. Испанские приходы отказывались принять присылаемого к ним священника — без любовницы. «Потому что, — говорят, — он же не может удержаться. Он же за нашими девками бегать будет. Пускай со своей приезжает».

Ну, на это пришлось пойти, а что — раз баск так хочет. С басками же спорить не будешь!

То есть, как видите, напряжение дошло до огромного накала. А за счет чего оно сложилось? Почему люди, которые в предыдущую эпоху так легко переходили из партии в партию; служили то французскому королю (который был провансалец, допустим), то английскому королю (который был настоящий француз); которые переходили от гвельфов к гибеллинам и обратно, ну, в общем, действовали ради собственной выгоды, — что им стоило?

А тут, когда они стали действовать ради идеи, они стали действовать с гораздо большим накалом и напряжением. Сие было боязно.

И сие показывает, что здесь мы видим уже не отдельную личную психологию и даже не этническую психологию, потому что немцы, французы, англичане, испанцы, итальянцы поступали совершенно одинаково (итальянцы наименее активно, а все прочие — очень активно).

То есть по линии вот этого толчка (кстати сказать, он еще к XVI в. не потерял своего значения), произошел, видимо, раскол той системной целости, которую мы называли «Chretiente», произошел раскол Христианского мира на папистов и гугенотов (или протестантов).