«Ты стала смеяться по-другому».

«Правда?»

«Правда. Мелодичнее, глубже. Это я из грубой лести. Соловьиный смех – если соловьи смеются».

«Мне просто хочется смеяться с тобой, и ты не порть мне этой радости. А то начну каркать, потом доказывай, что ты не виноват».

«Клеа, почему ты не пришла меня встретить?»

Она сморщила на секунду нос и, положив ладошку мне на руку, опять склонилась над кофейной гущей, уже успевшей застыть крупитчатым хаосом кривых и завихрений, похожих на пустынные барханы.

«Прикури мне сигарету». – В голосе – мольба.

«Нессим сказал, что ты в последнюю минуту поджала хвост».

«Дорогой мой, так оно и было».

«Но почему?»

«Мне вдруг показалось, что это будет не ко времени. Лишние сложности. Тебе нужно было расплатиться с прежними долгами, свести старые счеты, попробовать на вкус, как здесь все изменилось. Я не чувствовала, что в силах приблизиться к тебе до тех пор, пока… ну, пока ты не встретишься с Жюстин. Не знаю почему. Да нет, знаю, конечно. Я не была уверена, что все теперь и вправду будет не так, как раньше, я ведь не знала, насколько ты переменился и переменился ли вообще. Корреспондент из тебя – врагу не пожелаешь, и я даже представить себе не могла, что там у тебя внутри. Ты сам-то помнишь, когда в последний раз мне писал? А потом – ребенок и все такое. В конце концов, люди заедают иногда, как старые пластинки, и никак не могут сойти с накатанной дорожки. А вдруг ты был обречен на Жюстин до конца своих дней. И что мне было вмешиваться в таком-то случае, при всем при том, что я… Понимаешь? Я должна была дать тебе время – и свободу действий».

«А если я и впрямь застрял на полуслове, как старая пластинка?»

«Нет, вышло иначе».

«Откуда ты знаешь?»

«По твоему лицу, Дарли. Чуть тебя увидела – и сразу поняла».

«Я не знаю, как бы тебе это объяснить…»

«Тебе не нужно ничего объяснять. – Ее голос рванул круто вверх, в светлых глазах – улыбка. – У нас друг на друга такие разные права. Мы оба с тобой вольны забыть! Вы, мужчины, очень странные существа. Послушай, я расписала весь этот день, как шараду, как живую картину. Сперва поедем поглядим на обретенное одним из нас бессмертие, немного странное, но самое настоящее бессмертие. Ну как, готов отдаться в мои руки? Я так мечтала поработать драгоманом… хотя нет, ничего я тебе не скажу. Дай-ка расплачусь сперва за кофе».

«А кстати, что там нагадала гуща?»

«Случайные встречи!»

«Врешь небось».

К вечеру набежали облака, и сумерки спустились довольно рано. Фиолетовые демоны заката уже начали чудить с перспективой кривых приморских улиц. Мы сели в старенькую конную гхарри, одиноко стоявшую среди таксомоторов у вокзала Рамлех. Библейского возраста возница с жутким шрамом через все лицо уточнил с немалой надеждой в голосе, нужен ли нам «экипаж любви» или «просто экипаж», а Клеа, хихикнув в кулачок, выбрала последний, куда более дешевый вариант. «О, сын правды! – произнесла она. – Какая женщина станет прельщать мужа страстного подобным ложем, имея дома роскошную постель, которая не будет стоить ей ни гроша».

«Милосерден Господь», – сказал в ответ старик и благосклонно кивнул.

Мы тронулись и поехали по извилистой белой Эспланаде – шуршали тенты на ветру, и тихое море расстилалось по правую руку от нас до безоблачного горизонта. Когда-то эта именно дорога вела нас на Татвиг-стрит с визитом к старому пирату.

«Черт, Клеа, куда мы едем?»

«Не спеши, ты все увидишь сам».

Бог мой, подумал я, как будто вчера расстались. С минуту меня развлекала мысль – а вдруг слегка поизносившийся за эти годы призрак его все еще бродит по мрачноватым тамошним комнатам, подсвистывая зеленому попугаю и напевая под нос: «Taisez-vous, petit babouin».[31] Мы свернули налево и въехали в курящийся муравейник арабского города: улицы, задохнувшиеся дымом горящих мусорных куч или, напротив, приправленные пряным запахом жаренного на угольях мяса, выдохами свежего хлебного духа из маленьких пекарен, – и я почувствовал, как ее рука сжала мою.

«Мы что, едем к Скоби, зачем?» – снова спросил я, когда копыта застучали по знакомой улице. Она потянулась губами мне к уху, сказала шепотом: «Терпение. Ты все увидишь», – и в глазах ее скакали чертики.

Так точно, дом был тот самый. Мы вошли под высокую мрачную арку, как будто по собственным следам. В наползающих сумерках он был похож на старый выцветший дагерротип, этот маленький внутренний дворик, и я не мог не заметить, что он стал много шире. По краям снесли две-три глинобитные стены – или они обвалились сами, за древностью лет, – и общая площадь его выросла на двести – двести пятьдесят квадратных футов. Обычный здесь бросовый кусок красной глинистой земли, замусоренной и щербатой. В одном из углов – маленькая рака; насколько я помнил, ничего подобного раньше тут не было. Уродливая, тяжеловесная, в новомодном вкусе стальная решетка вокруг. Маленький купол, дерево. Дерево чахлое. Купол облупленный. Типичная макам, Египет ими усыпан, в буквальном смысле слова. Когда-то давным-давно здесь умер отшельник или другой какой-то святой человек, с тех пор место это стало святым, и всякий правоверный может остановиться, чтоб вознести молитву или испросить у покойного помощи в обмен на скромный ex voto.[32] Маленькая рака выглядела как сотни других, ей подобных, и такой же запущенной, словно о ней вот уже пару сотен лет никто не вспоминал. Я стоял и оглядывался вокруг, а потом чистый голос Клеа позвал: «Йа, Абдул!» – и в голосе была нотка радости и предвкушения чего-то особенного, хотя, убей меня Бог, я не мог взять в толк – чего. Из дальнего угла показался человек и пошел к нам, явно стараясь разглядеть сквозь полумрак наши лица. «Он почти совсем ослеп. Не думаю, чтобы он тебя узнал».

«А сам-то он кто такой?» – все эти тайны мало-помалу начали меня раздражать. «Абдул, протеже нашего друга Скоби, – шепнула она в ответ и отвернулась, чтобы сказать: – Абдул, ключ от макам Эль-Скоб у тебя?»

Он тут же ее узнал и, выполнив в знак приветствия в воздухе на уровне груди ряд замысловатых пассов, произвел на свет Божий связку длинных ключей. «Конечно, госпожа моя». – И он звякнул пару раз ключами, непременный жест всякого здешнего сторожа при раке, имеющий целью напугать и отогнать злых джиннов, слоняющихся обыкновенно у входов в разного рода святые места.

«Абдул! – воскликнул я удивленно; и – уже шепотом: – Но он же был совсем мальчишка». Что общего у этого скрюченного, согбенного доходяги с походкой столетнего старика и надтреснутым голосом… «Пойдем, – сказала торопливо Клеа, – все объясню потом. А сейчас просто пойдем посмотрим раку». Все еще слегка ошарашенный, я двинулся вслед за сторожем. Еще немного позвенев-погромыхав ключами у самой решетки и разогнав тем самым всех окрестных джиннов, он отпер ржавую калитку и повел нас внутрь. Гробница оказалась маленькая, затхлая, и дышать там было совершенно нечем. Поодаль, в нише, чуть теплился одинокий фитилек, единственный источник неровного, тусклого света. В самом центре находилось нечто, принятое мной, естественно, за могилу святого, – под большим зеленым, шитым прихотливым золотым узором покрывалом. Покрывало Абдул почтительнейшим образом снял, и глазам моим открылось нечто такое, что при всем моем желании возгласа я сдержать не смог. Там оказалась стальная оцинкованная ванна с совершенно четкой надписью, выбитой на одной из ножек: «"Чудо-ванна" от Крабба. Льютон». Она была наполнена – до краев – чистым речным песком, а все ее четыре чудовищные крокодильи лапы выкрашены в стандартный антиджинновый синий цвет. Более чем странный объект поклонения, да еще в особой раке, и обычные в подобных случаях молитвы в адрес Эль-Скоба в исполнении переменившегося до неузнаваемости Абдула, теперь сторожа гробницы, – он дотрагивался по ходу то и дело до висящих вдоль стен ех voto, как до маленьких белых закладок в книге, на память; я слушал со странной смесью удивления и испуга. Ex voto были, конечно же, полоски, оторванные женщинами от собственного нижнего белья и оставленные «на память» святому, который, по их мнению, обладал чудесной силой избавить их от бесплодия. Вот черт! Допотопную ванну друга нашего Скоби выкопали Бог весть откуда и поставили здесь в качестве средства возвращать бездетным производительную силу – и средства, кстати, небезуспешного, если судить по числу приношений.