Дверь, наконец-то, приоткрылась, и оттуда осторожно выглянул Хомин.

– Ты один? – спросил он.

– С подругой, – пошутил Слава, показывая Хомину поллитру.

– Заходите, только быстро.

Слава с трудом протиснулся в приоткрытую дверь. Хомин высунулся на мгновение нос на площадку и тут же захлопнул дверь обратно, поспешно щелкая замками. Выглядел он неважнецки – опухшее лицо заросло щетиной, под глазами набрякли мешки, остатки волос торчали в разные стороны – похоже, расческа не касалась их уже давно. Короткие рукава не по размеру выбранной рубашонки облегали пухлые руки слишком плотно. Но что самое странное – к заду Хомина была пристегнута ремнем самая настоящая подушка – пухлая, в грязновато-белой наволочке.

– Радикулит? – предположил Слава, показывая на подушку.

– Тссс! – зашипел на него Хомин и поманил за собой в комнату.

Слава последовал за ним и оказался в просторном, но уютном зале. Одну из стен от пола до высоченного потолка занимали старые шкафы. Несмотря на заметный возраст, мебель отлично сохранилась – ни тебе провисшей дверцы, ни облупившейся полироли. Антиквариат? В этом Слава не разбирался. Шкафы в основном заполняли книги и альбомы по искусству, среднюю часть одного из них занимало секретерное отделение, которое могло превращаться в стол. У противоположной стены стоял буфет на резных ножках. Большую часть комнаты занимал рояль. На закрытой крышке стоял портрет пожилой женщины в черной траурной рамке – красивое, интеллигентное лицо, лишь чуть тронутое старостью. Перед портретом сморщился огарок церковной свечи.

Хомин уже уселся за стол, накрытый белой кружевной скатертью, и теперь ерзал, поудобнее устраиваясь на подушке. Скатерть, как и рубашка Хомина, хранила на себе следы многочисленных трапез. Лошарик назвал бы времяпровождение Хомина «культурной пьянкой» – изящная рюмка на тонкой ножке, ровные кружочки копченой колбасы на фарфоровой тарелке с нарисованными пастушками, соленые помидоры в хрустальной вазочке, корзинка с нарезанным хлебом. Натюрморт портила только дешевая пепельница, доверху набитая окурками, да сизый дымок, витающий по комнате.

Рядом со столом в большом цветочном горшке из последних сил боролось за жизнь высокое раскидистое растение – листья частью пожелтели, земля высохла. Слава поставил свою бутылку рядом с другой, почти допитой, взял из буфета чистую рюмку, сел напротив Хомина. Тот наклонился над столом, приложил палец к губам и громким шепотом произнес:

– Ты только тихо говори. Они повсюду! Повсюду!

Хомин насадил на вилку кусок колбасы и попытался сунуть его в рот, но промахнулся.

– Они – это кто? – уточнил на всякий случай Слава.

– Тсссссс! – зашипел на него Хомин. – Они за мной охотятся. Датчик поставили – прямо в задницу! Приходится теперь все время подушкой затыкать.

И он выразительно поерзал на стуле, стараясь подмять под свой довольно внушительный зад как можно больше подушки. Похоже было, что он бы с радостью запихал бы ее туда целиком, если бы помещалась.

Слава почувствовал, как его снова захлестывает привычная уже волна куража – все оказалось гораздо проще, чем он думал. Правила Петровича работают! Он откупорил свою бутылку, разлил по рюмкам и тихо сказал:

– Ну, давай за то, чтобы нас не услышали!

Они чокнулись, Хомин махом опрокинул свою рюмку, на сей раз попав в рот с абсолютной точностью с первого же раза. Слава тихонько вылил свою рюмку в цветочный горшок, отчего несчастное растение тут же обронило желтый лист. Это привлекло внимание Хомина, но довольно странным образом.

– Девушка! – обратился он к цветку. – Девушка, давайте познакомимся. У вас такое платье красивое, зеленое. Вас как зовут?

«Девушка» и не думала отвечать, отчего в голосе Хомина появилась неожиданная строгость:

– Эй, я вам говорю! Отвечать надо, когда старшие обращаются.

– Боря, это глухонемая девушка, – поспешил успокоить его Слава.

– А на вид, как нормальная, – надул губы Хомин.

Слава понизил голос и спросил:

– Так зачем на тебя охотятся?

Хомин огляделся по сторонам, заглянул под стол, долго и пристально смотрел на плотно задернутые шторы, потом шепотом признался:

– Сфотографировал! Шпиона – аме-ри-канс-кого! В обстановке.

Слава кивнул, постарался сделать понимающий вид и снова наполнил рюмки.

– У меня к тебе предложение.

Хомин взял рюмку, вздохнул.

– Я же и в горячих точках сколько раз бывал! Да за мои репортажи редакторы центральных газет дрались. От них же за версту пахло потом и кровью! И все обошлось – везучий я, как черт… Хотя раны, боевые, конечно, беспокоят. Но тут другое. Тут все серьезно.

Слава поднял рюмку.

– Твое здоровье!

Рюмка Хомина снова достигла цели с предельной точностью, а цветку опять досталось от Славы. Хомин отправил в рот помидорку. Слава подождал, пока он ее прожует и проглотит, потом сказал:

– Это они меня к тебе прислали.

Хомин в ужасе вытаращил глаза и прикрыл рот рукой. Потом заерзал на подушке и принялся оправдываться:

– Да у меня и нет ничего! Я все удалил! Все кадры до единого. И не помню я ничего. Я самый порядочный журналист в мире. У меня ничего такого нет. Ничегошеньки!

Слава принялся терпеливо, медленно объяснять:

– Тут все очень просто: ты мне сейчас напишешь одну бумагу, что мол, ничего не видел и не слышал. И все: у нас к тебе претензий нет. Больше беспокоить не будем.

Он достал из пакета папку, вытащил из нее два приготовленных заранее листа бумаги и ручку и положил перед Хоминым, выбрав на скатерти место почище. Потом снова наполнил рюмки и пояснил:

– Надо переписать слово в слово.

Хомин принялся читать вслух:

– Договор купли-продажи с использованием кредитных средств… Что это все значит?

Слава пояснил:

– А ты как думал – тут что, прямым текстом все будет написано? Текст зашифрован. Это только для своих. Ты же сам понимаешь, дело такое.

Хомин кивнул:

– Конечно-конечно! Я же очень понятливый.

Они повторили по рюмке, и Хомин принялся переписывать бумагу. Славе очень хотелось встать ему за плечо и сделать за каждой буквой, чтобы тот не наделал ошибок, но он сдерживал себя – боялся слишком напугать Хомина. Ждать пришлось недолго – писал тот быстро, видимо, по журналистской привычке. Наконец, бумага оказалась у Славы в руках.

– Все верно? – спросил Хомин с опаской. – Если надо, я еще перепишу.

Слава пробежал лист глазами. Самое главное – в конце: «Расчет за жилое помещение произведен полностью, в чем даю собственноручную расписку. Претензий к покупателю не имею».

– Молодец! Родина тебя не забудет.

Хомин вздохнул с видимым облегчением. Слава разлил еще. Хомин опрокинул свою рюмку махом и некоторое время сидел, раскачиваясь на подушке и глядя прямо перед собой. Потом взгляд его упал на несчастное растение. Хомин сполз со стула и на четвереньках устремился к горшку с цветком. Привязанная к заду подушку торчала вверх и смешно виляла из сторон в сторону, словно гигантский, несоразмерный хвост. Достигнув цели, Хомин впился зубами в зеленый лист и принялся жадно, с хрустом, его грызть.

На мгновение Славе показалось, что перед ним стоит козел, трясет бородатой мордой и жует лист капусты. Слава спрятал драгоценный документ в папку и положил в пакет – не дай бог, сожрет еще.

Гуля поражалась, как он может каждый день так работать – с десяти утра и до двух-трех ночи, а по пятницам и субботам так и вовсе почти сутки – до самого утра. На самом деле, первое время Слава после ночных смен отсыпался у Лошарика. Приходил домой, чтобы прикорнуть два-три часа, завтракал с семьей, потом делал вид, что снова идет на работу. Дожидался, пока Гуля, по обыкновению, побежит в магазин за хлебом и сметаной к обеду, и шел к Лошарику. У панке всегда было незаперто – неважно, был он дома или нет. Слава привык спать и под бренчание гитары, и в клубах сизого дыма и даже под грохот Sex Pistols. Но такое случалось редко – студент тоже предпочитал ночной образ жизни и по утрам чаще всего дрых, так что единственное, с чем Славе приходилось мириться – это храп, такой же бодрый и неугомонный, как и сам Лошарик.