Рубцова часто называют поэтом печали и сумерек. Но есть у него и ярчайший солнечный свет и радость. Как ребенок рождается для счастья, так и Рубцов был задуман природой как певец радости. Жизнь его ломала, но и обломки его мира грандиозны: “О, дивное счастье родиться...”, “Чтоб с веселой душой снова плыть в неизвестность...”, “Чувство радости беспечной...”, “Радуясь бешеной гонке...”, “Образ прекрасного мира...”, “Радостная весть...”, “Сам я улыбчив и рад”, “мне радостно”, “веселью он вновь предавался...”, “Верил ты в счастье... Слушал о счастье младенческий говор природы...”

Радость его так глубока и небесна, что ее понимают не все. И тут она смыкается с грустью:

Мне грустно оттого,

Что знаю эту радость

Лишь только я один...

Сила радости такова, что она становится ликованием. Это ликование нечеловеческого размаха:

Как весь простор, небесный и земной,

Дышал в оконце счастьем и покоем,

И достославной веял стариной,

И ликовал под ливнями и зноем!..

На латышском

В Риге в 1985 году вышла книга Рубцова “Звезда полей”. У меня к ней особое отношение. Книжку эту прислал мне в подарок латышский поэт Имант Аузинь. Издание необычное, стихи сразу на двух языках — русском и латышском. Так лучше поймут нашего поэта латышские читатели, потому что они, как правило, хорошо владеют и русским языком.

Имант Аузинь — ровесник Николая Рубцова, и именно он стал составителем книжки “Звезда полей” и одним из переводчиков нашего замечательного поэта на латышский. Наверное, Аузинь почувствовал какое-то родство с Рубцовым. Об этом говорят и стихи самого Иманта Аузиня, очень лиричные и глубокие.

А ночью заморозки были, в мертвый сон

Цветок сегодня каждый погружен.

Согреть в ладонях? Отогреть дыханьем?

Нет, ледяной водой без состраданья

Поить их корни в глубине земли,

Чтоб выжили они и чтоб цвели...

Я мог бы вспомнить много хороших стихов Аузиня. Прежде всего таких, по которым видно, как хорошо знает он словесное искусство своего народа, как бережет его. А корни народные сохранить латышам было невероятно трудно — почти четыреста лет страна была под немецкими феодалами. И все-таки сберегли свои дайны, свой язык.

Буратино

Московский поэт Владимир Соколов иногда называл Николая Рубцова “вологодским Буратино” — из-за длинного Колиного носа.

Надо сказать, что поэты были хорошо знакомы. У Соколова (а он старше Рубцова на восемь лет) уже было стихотворение “Звезда полей”. Конечно, не он первым из поэтов использовал этот образ, но все же Соколова задело, что свою книгу Рубцов назвал именно так, “Звезда полей”, и что эта книга прославила “Буратино”.

У Рубцова стихотворение “Звезда полей”, написанное как отклик на соколовское, естественно, имело сначала посвящение — “Владимиру Соколову”. Но позднее посвящение исчезло. Возможно, Рубцов сам снял его, поругавшись с Соколовым. Рубцов называл его “дачным поэтом”, — на мой взгляд, совершенно справедливо. Вот это, вероятно, больше всего и обидело Владимира Соколова. Ну как же: какой-то молодой провинциал, пусть и талантливый, смеет так говорить о нем, уже признанном московском поэте!..

Соколов надолго пережил Рубцова. Но обиду не простил — в своих многочисленных интервью и публичных выступлениях почти никогда не вспоминал его. А зря. История все поставила на свои места — оказалось, что именно Николай Рубцов нашел “золотой ключик” поэзии.

Отец

Типичный читательский вопрос:

— Почему М. А. Рубцов после войны не забрал своих детей из детдома? Как он мог их бросить?

— Вы знаете, что к 1944 году у отца уже была новая семья. Мне всегда приходится как бы защищать отца. Не только потому, что Бог ему судья, но и потому, что многих обстоятельств мы можем попросту не знать. Например, в то время дети скорей могли выжить в детдоме, чем в семье. В Вологде после войны люди ели картофельные очистки... Старшие дети и не были в детдоме, они сначала были на попечении бабушки и тети Сони. Потом выросли, Гале в 45-м исполнилось уже 17 лет, Алику — 14, надо было работать, учиться... А каково было бы младшим жить с мачехой? Все это сложно...

На кухне

Рубцов в Литературном институте. На эту тему есть несколько легенд и былей. Вот одна из былей. Вспоминает участник событий известный поэт Юрий Кузнецов. Дело происходит в общежитии:

“В коридорах я иногда видел Николая Рубцова, но не был с ним знаком. Он ходил как тень. Вот все, что я о нем знаю. Наша единственная встреча произошла осенью 1969 года. Я готовил на кухне завтрак, и вдруг — Рубцов. Он возник как тень. Видимо, с утра его мучила жажда. Он подставил под кран пустую бутылку из-под кефира, взглянул на меня и тихо произнес:

— Почему вы со мной не здороваетесь?

Я пожал плечами. Уходя, он добавил, притом серьезным голосом:

— Я гений, но я прост с людьми.

Я опять помолчал, а про себя подумал: “Не много ли: два гения на одной кухне?” Он ушел, и больше я его никогда не видел”.

Внимательный читатель найдет тут немало странного. Например, это: “Он ходил как тень. Вот все, что я о нем знаю...” Даже не “знал”, а “знаю”. Хотя уже к 69-му году Рубцов был первым поэтом России!.. В конце концов, Кузнецову надо было оборвать воспоминания на этой фразе, раз уж он больше ничего не знает. Так было бы логичней... Вообще, возникает впечатление, что большой поэт Юрий Кузнецов пытается оторваться от Рубцова, перешагнуть через него. Но у Кузнецова это плохо получается, и вот уже он приезжает в рубцовскую Вологду, пишет какие-то воспоминания, упоминает Рубцова в своих стихах...

Автограф

Вологжанин Юрий Пономарев примерно в 1968 или 69-м году попросил у Рубцова автограф. Было это на квартире у Пономарева, и там под руку попалась книга об Узбекистане. Поэт написал на ее титульном листе:

“Юра!

Я буду помнить сквозь туман

Тебя, вино, Узбекистан!

Н. Рубцов”.

Ю. Л. Пономарев (1938 года рождения) долгое время дружил с поэтом, был знаком также с Алексеем Шиловым, Клавдием Захаровым и другими. Он рассказал мне еще один любопытный случай.

Когда Рубцов получил вызов в суд (видимо, по поводу алиментов), то он ответил телеграммой такого содержания: “Приехать не могу. С полным уважением, Рубцов”. Это очень по-рубцовски получилось — “с полным уважением”.

Кто выше

Журналист Энгельс Федосеев любил веселые компании. Многие побывали в его квартире на улице Пушкинской в Вологде и оставили на стене одной из комнат свои автографы. Был там и автограф Рубцова. Когда поэт расписался на стене, то гармонист А. Рачков хотел поставить свою подпись повыше рубцовской. Рубцов в таких случаях иногда вскипал. И тут вскипел:

— Я же пишу стихи лучше всех!

— Но я же лучше тебя играю на гармошке, — отвечал Рачков.

Не вышло

Молодая поэтесса году в 68-м прочитала книжку Рубцова и была очарована его стихами. А может, и удивлена. Она поехала в Вологду, чтобы выразить автору свое восхищение, то есть, как она говорит, “поклониться большому поэту земли русской”.

Она приехала, нашла улицу и дом, поднялась на пятый этаж и позвонила. Поэт впустил ее, и она, стоя в комнате, уже собралась было излить ему свои высокие чувства, поклониться, так сказать, от имени читателей. Но...