Владимир СОЛОВЬЕВ. Три еврея, или Утешение в слезах: роман с эпиграфами.— М.: Захаров, 2002, 336 с., 5000 экз.

Эту книжку в принципе можно было бы рекомендовать в качестве учебного пособия по этнической психологии, буде такая научная дисциплина существовала бы. А за ее отсутствием приходится проводить данное произведение по жанру биографической прозы. Мемуары Владимира Соловьева, посвященные себе, Иосифу Бродскому и Александру Кушнеру являются, по сути, прозаической переделкой на материале питерской литературной жизни 60-х—70-х годов прошлого века одной из знаменитых пушкинских "Маленьких трагедий". На роль гениального Моцарта назначен Бродский, на роль завистливого Сальери — Кушнер, себе же автор избрал роль демиурга-Пушкина. Подобный ход, конечно, безупречен с функциональной точки зрения, однако не совсем адекватен, как бы это помягче выразиться, творчески. Впрочем, автору сомнения в собственной адекватности совершенно чужды: "Роман с эпиграфами" можно опровергнуть только с помощью "Антиромана с эпиграфами", но у его заклятых врагов кишка тонка — имею в виду литературную,— чтобы сочинить нечто вровень с "Романом с эпиграфами". Им ничего не остается, кроме инсинуаций, увы на слабоумном уровне". Да, человек — это стиль...

Впрочем, не удержусь от соблазна поведать читателю некую виртуальную интригу, связанную с одним из второстепенных персонажей соловьевской книги, написанной более чем четверть века назад. Смысл этой интриги связан с недавней волной разоблачений "русского фашизма" в официальных и либеральных российских СМИ. Взрывы однотипных плакатов с антисемитскими лозунгами, подоспевшие весьма кстати к принятию "закона об экстремизме", живо напомнили схожую ситуацию конца 80-х годов, когда в качестве пугала для советских евреев выступали боевики организации "Память". От имени этих боевиков в адрес видных деятелей советской культуры, в основном будущих "демократов", поступали письменные угрозы. Разумеется, реакция была максимально острой: "Как стало такое возможно в стране, конституция которой категорически запрещает пропаганду национальной розни?"— этот вопрос со страниц популярной газеты "Московские новости" задавал в №32 1988 г. ленинградский писатель Валерий Воскобойников, сразу же занесенный "Памятью" в "черные списки". "Спустя некоторое время после публикации в "Московских новостях" в редакцию позвонил Валерий Воскобойников и сообщил: — Приблизительно с 13 августа начались ночные звонки по моему домашнему телефону. Чаще звонили между 11 вечера и часом ночи, иногда позже. Звонящие называли себя "патриотами", высказывали различные угрозы, оскорбления, порой звучала нецензурная брань. Одни обещали учинить над "такими, как я, народную расправу", другие рекомендовали мне не забывать о своих детях".

Эти вопиющие по советским временам инциденты, разумеется, были расследованы, результатом чего стало пресловутое "дело Норинского" — активиста одной из сионистских организаций, который от имени боевиков "Памяти" рассылал письменные угрозы, в частности, главному редактору журнала "Знамя" Григорию Бакланову, академику Дмитрию Лихачеву и многим другим "непатриотам". Норинского судили, а вот тех, кто беспокоил по августовским ночам 1988 года ленинградского писателя Валерия Воскобойникова, найти, кажется, не удалось.

А вот Владимир Соловьев в своей притче о трех евреях образца 1975 года почему-то назвал Валерия Михайловича Воскобойникова, члена Союза писателей, партийного, заведующего отделом прозы журнала "Костер", "стукачом и провокатором", и не просто назвал, а посвятил его похождениям увесистый кусок своей прозы. "Хочется мне, чтобы литературная эта гнида получила нагоняй от своих хозяев, хочется, чтобы они, выжав его как лимон, выбросили за ненадобностью" (с.134) — и это еще не самые "добрые" слова в адрес В.Воскобойникова. Соловьеву, конечно, можно не верить, даже нужно не верить, однако если допустить, что, "к сожалению, всё правда" (С.Довлатов), то получится совсем уж апокалиптическая картина: одной рукой всемогущая "контора" поддерживает деятельность "Памяти", а другой рукой — задействует свою агентуру в среде творческой интеллигенции для противостояния подобному "русскому фашизму". Что в это время творится у нее в голове — Бог весть, но дело тогда, получается, всё-таки не только и не столько в "предателе Горбачеве". Лучше "лжецу и негодяю" (А.Кушнер) Соловьеву не верить вообще, и книгу его не читать...

ЕЩЕ РАЗ О ФЮРЕРЕ

Аркадий ЯРОВОЙ. Волчьи логова. — М.: Детектив-пресс, 2002, 256 с., 5000 экз.

Создается впечатление, что нынешняя, повсеместная в России, реклама фашизма и нацизма, "негативная" в том числе,— явление далеко не случайное. Да, историю, несомненно, нужно знать в полном объеме, чтобы не получалось так, будто Вторую мировую войну почти в одиночку выиграли доблестные янки, которым надоело наблюдать за самоубийством Европы. Да, необходимы честные и объективные книги о Третьем рейхе, к числу которых, несомненно, принадлежит и эта книга Аркадия Ярового, документально и художественно повествующая о двух подземных ставках Гитлера: "Вольфшанце" в Восточной Пруссии и "Вервольф" под Винницей,— а также о пребывании там фюрера, которого автор характеризует как "злого гения человечества", наделенного сверхъестественными способностями. "Адольф Гитлер остается (и долго еще останется) величайшей загадкой человечества. Мы не оговорились: "нелюдь", "величайший убийца", "палач" — это всё ничего не значащие слова, потому что именно человечество породило "фюрера Германской нации", рукоплескало ему и, как водится, попыталось в итоге стереть его со страниц истории. Бесполезно. Он продолжает жить в свастике "РНЕ", в мечтах и мыслях многих и многих политиков, не смеющих, впрочем, признаться в этом публично..."— так говорится в редакционном предисловии к книге. А вот что пишет сам автор об эпизоде 17 февраля 1943 года, когда двадцать русских танков прорвались к аэродрому, на котором осуществили посадку самолеты Гитлера и его ближайшего окружения: "Как тут не сказать, что он не сын Сатаны, если целых двадцать(!) танков... вдруг останавливаются перед одним невооруженным человечком — Гитлером! почему-то у всех двадцати танков сразу кончилось горючее?! У всех..."

ЧЕТВЕРТОЕ ИЗМЕРЕНИЕ

В.И.ЗАХАРЕНКОВ, М.Г.ШУТОВ. Русский передел (очерки современной истории России).— М.: ООО "Природа и человек" ("Свет"), 2002, 480 с., 1000 экз.

Давным-давно, в 60-е годы прошлого века, когда итальянец Умберто Эко еще не написал свой знаменитый постмодернистский роман "Имя розы", он, как поведала отечественному читателю Цецилия Кин, выдвинул концепцию "четырех измерений литературы". "Первое литературное измерение — рукопись. Второе литературное измерение — рукопись, напечатанная в одном из признанных, известных журналов или издательств. Третье литературное измерение — успех: произведение стало событием, о нем пишут авторитетные критики, его переводят на иностранные языки, оно произвело впечатление на читателей. Но существует четвертое литературное измерение, это особый мир, в котором есть писатели, критики, читатели, издатели, журналы, своя среда, традиции и законы. Что же это такое? Немножко арифметики: из тысячи рукописей... только одна попадает во второе измерение. Остается 999 рукописей, отклоненных авторитетными журналами или сколько-нибудь солидными издательствами. 900 авторов смиряются со своей участью,.. а остальные 99 попадают в мир четвертого измерения... Издатель четвертого измерения (ЧИ) пишет автору любезное письмо, пишет, что видит в его произведнеии признаки таланта, но указывает на сложные финансовые обстоятельства,в силу которых он может выпустить книгу лишь при денежных жертвах со стороны автора... Умберто Эко приводит множество примеров, когда издатели ЧИ, журналы ЧИ рецензируют книги этих авторов (обычный тираж — тысяча экземпляров), устраиваются публичные чтения, имена авторов попадают в особые справочники. Эко любит парадоксы и заявляет, что именно писатели ЧИ (99 против одного) и являются основным мерилом, костяком современной итальянской литературы".