"И сладко песнь в честь Родины поется,

И кровь кипит, и сердце гордо бьется,

И с радостью внимаешь звуку слов:

Я — Руси сын! здесь край моих отцов!"

Можно много писать о бесспорной, на мой взгляд, правоте политических взглядов автора, но мы имеем дело не с листовкой, а с литературным произведением, поэтому поговорим о его художественных достоинствах. Если смотреть на эти строки взглядом беспристрастного читателя, можно отметить экспрессивное развитие сюжета, захватывающий поток бытия, запечатленный в словах. А у читателя пристрастного столь мастерские описания побоищ вызывают чисто эстетическое удовольствие или… ужас. "…Как сказал бы какой-нибудь писатель-баталист: "Тишина была разорвана зловещим грохотом кованых сапог". Наиболее трезвые брызнули с веранды врассыпную. Остальных захлестнула волна скинов. Захлебнулся собственным рэпом магнитофон, сброшенный чьим-то пинком на землю. Орали девочки — в темноте и неразберихе они пытались выдраться из рукопашной. Шумно катались под ногами бутылки. Слабое сопротивление скинами было задавлено, смято множеством ударов, и началось побоище. Звучно лопнула о чью-то голову трофейная бутылка с недопитым пивом, и пиво потекло вниз, мешаясь с кровью…". "Бабс в два захода разбил окно… Поднялся страшный гвалт, крики и злорадная ругань, потом раздался вопль "Оп-па!", мелькнули изящные вишневые башмаки, полопались острые как бритва осколки окна, когда через них кавказца проталкивали наружу, и настала тишина".

Не менее, чем кавказцы и негры, живущие в Москве, а может быть даже больше, скинхедов раздражают рэперы. И неслучайно скин Молодой гибнет не от рук незваного гостя столицы, а от рук русских рэперов. Рэперы — тоже молодежное движение, но исповедующее ценности космополитического Запада, презирающие свою национальность. Они скорее готовы называть себя белыми неграми, преклоняясь перед музыкантами-рэперами, выходцами из трущоб Гарлема. Употребление наркотиков — один из элементов этой молодежной субкультуры, философии бессмысленного саморазрушения в процессе удовольствия. Но борьба с наркотиками и их распространителями — одна из составляющих идеологии скинхедов, которые убеждены в том, что "Добро — здоровое общество, а что в понятие "здоровое общество" не вписывается, то должно быть уничтожено". Это слова главного героя книги. Порой он вынужден искать взаимопонимания близких, но не отстраняется, не отдаляется от них, с трудом продираясь сквозь зомбированное либеральными СМИ сознание. Радует то, что хотя родители главного героя с трудом воспринимают его взгляды, но готовы идти на диалог, и реальное восприятие действительности помогает им приблизиться к истине. Мать главного героя Кваса, замечает: "Одна сторона медали — патриотизм, это хорошо, но вы же собираетесь уничтожать нации…

— Я не собираюсь никого уничтожать, мам. Живет Гога в Тбилиси, а Тигран в Ереване, а азер какой-нибудь вонючий в Баку своем, и мне плевать, как они живут: грабят они там, наркотой торгуют, асфальт кладут — мне все равно. Но когда они шляются по моей земле, как у себя дома, — изволь получить. Фашизм — это круто! Потому что культивируются здоровые вещи — храбрость, любовь, личность. Это ваша дерьмократия стоит только на дураках, пидарасах, ворах, наркотиках и предателях".

Я не собираюсь оправдывать Кваса в глазах читателей: "Ах, бедный мальчик стал скинхедом, потому что у него не было выбора в жестоком грязном мире". Квас стал скинхедом так, как добровольцы шли на войну, выполняя свой долг и чувствуя себя спокойно и уверенно перед лицом общества.

"Товарищ пухлого блондина однажды решил спекульнуть шмалью прямо на улице. Очень скоро прилично одетый молодой человек согласился, но предложил пойти к нему домой за деньгами. В тихом дворе… сидело пятеро коротко стриженых ребят в бомберах… Несчастный нарк не сразу понял, что попался. Потом его очень долго пинали тяжелыми ботинками, а прилично одетый молодой человек объяснял ему пагубное влияние наркоты на состояние генофонда нации, часто брезгливо отстраняясь, чтобы не испачкать в крови свои шикарные брюки". Господа русские интеллигенты, не надо содрогаться от возмущения, наркомана благостными беседами с психологом не перевоспитаешь. Конечно, общество не привыкло к правде, незакамуфлированной витиеватыми отвлеченными рассуждениями, но правда говорит с этих страниц безыскусно и честно. "Вот стандартный сюжет репортажа… Какой-нибудь картавый сетует, что РНСС окучивает молодежь. Потом соглашается, что да, молодежь в России запущена, что власти на нее хрен кладут, что из-за этого растет число наркоманов, алкоголиков, беспризорников, преступников. А вывод из всего этого следующий: нужно травить РНСС, нужно замалчивать идеи скинов, чтобы молодежь не попадала под их влияние, а продолжала сидеть по подвалам и нюхать всякую херню. Здорово, правда?".

Повесть "Скины" — это экстремальная литература, оригинальная своими простыми и чистыми идеалами среди порнухи и чернухи, которыми теперь не удивишь. Эта книга — начало эпоса о русских правых, и фундамент этой эпики — объективная основа. Жизнь нации, распавшаяся на поэзию и прозу, снова становится единым целым, воплощаясь в молодых воинственных романтиках. В их простой отваге воплощена "мысль народная". Разве все мы не устали от наглости чужаков, оккупировавших Россию? И разве не такая же ненависть к захватчикам вела Святослава Хороброго на хазар, а Дмитрия Донского на татар? Эпическую устойчивость придает произведению уверенность главных персонажей в своей незыблемой исторической правоте. Вспоминаются слова, появившиеся в прессе в 1942 году, когда наш народ не прошел еще и полпути по дорогам войны: "Всё отберем обратно, всю красоту, всё счастье наше. Не погибнет то, что веками неотделимо от нашей земли. Нет конца нашей песне — душе нашей. Нет смерти и нам вместе с Родиной".

Религиозный аспект творчества Дмитрия Нестерова непосвященному человеку незаметен, но присутствует и ненавязчиво создает определенное настроение внутренней свободы и спокойной уверенности. Это — славянское язычество. Оно проявляется в гармонии героев с самими собой, в исключении нравственных метаний и самоистязаний, которыми вообще славится русская литература, в отсутствии мотивов душевного нездоровья — этакой достоевщины, благодаря которой русский человек предстает вечно колеблющимся, неуверенным в себе, угнетенным окружающей действительностью — тварью дрожащей, нищей и покорной обстоятельствам. Как будто приоритет духовного над материальным заключается в том, чтобы подставить и правую, и левую щеку, отдать последнюю рубаху и пойти с протянутой рукой. Такой взгляд на мир давно считается хорошим тоном у писателей-христиан. Добро — ко всем подряд, равенство — с кем попало. Но национализм — это превосходство лучших над худшими, даже если приходится противопоставлять друг другу нации и расы. Европейское язычество против европейского христианства, это Гиперборея против Евразии. И не надо тешить себя патриотическими фантазиями, вроде той, что Христос был арийцем и Моисей — славянским волхвом. Язычество и национализм обретают все большую связь, оттесняя космополитичное христианство на обочину бытия, когда все конкретно русское обретает обостренную значимость, когда эмоции и действия основаны на инстинктах самосохранения племени, защиты своей территории, любви к единокровным. Разве мы не можем согласиться с простым подростком по кличке Квас: "Я могу сказать, что я русский сепаратист, я хочу жить в русском государстве, с русским телевидением, чтобы государство представляло конкретно русские интересы, а на абстрактный многонациональный народ мне насрать", "После революции 17 года жиды истребляли всё русское… Казаков истребили, крепких крестьян истребили. Дзержинский говорил: "Я с детства мечтал о шапке-невидимке, чтобы истреблять москалей". А Ленин говорил: "А на Россию, господа хорошие, нам наплевать…". Троцкий нас в белых негров хотел превратить. Какие первые законы Ленина? Свободу пидорам и расстрел за великодержавный шовинизм".