Но тайною окутаны, как дымом,

Горящий разговор огни ведут

Об их секрете, бережно хранимом.

То всколыхнутся яркой синевой,

То лепестками алыми сияют,

И, становясь пахучей сединой,

И темноту, и холод разгоняют

***

Света!

Побольше света

В маленькие наши горницы!

Нету!

Терпеья нету

Дальше жить душе затворницей.

Стонет!

Россия стонет,

Словно вьюга безутешная.

Тонет —

В немом поклоне

Увядающей черешнею.

Мысли.

Чужие мысли —

Разве они нам учение?!

Скисли.

В тоске зависли

Мы над бездной, и нет спасения!

Знаем?

Да нет, не знаем,

Что хотим — войны ли, мира ли?

С краю,

Стоим над краем,

Эту яму сами вырыли...

***

Мне тяжко песней родину ласкать —

Давным-давно мелодии пропели.

...Скопившаяся снежная тоска

Сползает наземь вялою капелью.

Я не дивлюсь проталиной — межой,

Которою зима с весной граничит,

Веселый март, болезненно чужой,

Весь в суете оттаявших привычек.

Сырая даль стеклянной наготой

Мутнеющую впитывает влагу,

Устал я видеть именно такой

Весеннюю певучую отвагу.

Беднеют, серебра лишаясь, нивы,

Шершавостью встречая пустоту,

И вольничают серые разливы,

И в свете всё, но только не в цвету.

А солнце бьет снега каленым жезлом —

Земли и неба грустная вражда,

Весна, конечно, вовремя воскресла,

Но нынче я ее совсем не ждал...

ОБНАЖЁННАЯ, СТОЯ возле огромного распахнутого окна, Медея ела апельсин. Озорные солнечные зайчики играли в догонялки, носясь друг за другом по ее смуглому телу

Медея смотрела на узкую поло

ску моря, видневшуюся сквозь щель в отвесных скалах, окружавших дворец. Искала глазами корабль, на котором должен был приплыть Язон. Она, чародейка, точно прочла в книге судеб, что через несколько часов он появится в её дворце, и впереди у них две ночи — таких же, как те две, которые уже были.

Небольшая жёлто-красная птица пролетела над её плечом и врезалась в огромное зеркало, стоявшее в спальне. Зазвенели осколки. Медея побелела, но не вскрикнула.

Разбитое зеркало могло означать только одно: боги предупреждают её. Но нет, Медея не откажется от Язона. Она, колхидская царевна, сама выбрала, чтобы всё было именно так.

Во дворце её постоянно преследовало чувство одиночества. Никто не мог быть на равных с дочкой грозного Ээта. При жизни его считали бессмертным богом. А когда умер, то Апсирт, старший брат Медеи, объявил народу, что царь Ээт отправился погостить на Олимп, но по-прежнему остаётся правителем Колхиды.

Власть перешла в руки Апсирта и Медеи. Чувство одиночества стало сильнее. Даже брат стал казаться чужим. Он становился всё больше похожим на отца: безразличным ко всему, кроме воли богов и военной славы.

Царевна решила быть жрицей Гекаты — чёрной богини подземного царства, встречаться с которой опасаются даже жители Олимпа. От неё Медея надеялась получить счастье. И, наконец, Геката предложила ей:

— Я могу изменить твою судьбу! Что выберешь — четыре ночи с самым красивым и смелым? Самые сладкие, самые горькие ночи, в которые ты навсегда забудешь об одиночестве. Или же выполнишь то, что предначертали тебе боги? Твоего брата через четыре года убьют в очередном походе. Враги двинутся к Колхиде многотысячными полчищами. Но ты! Ты сумеешь стать мудрой правительницей и победить. К концу твоего царствования люди Колхиды станут самыми счастливыми. Неужели ты будешь противиться такой воле богов?

Слова Гекаты застучали в висках Медеи. Но она вспомнила, как казнили обвинённых в заговоре против её отца военачальников. Поглазеть на казнь, словно на праздник, сошлось множество народа. А их, вчерашних героев, не убивали сразу. Но пытали огнём и расплавленным металлом.

И глядя на казнь, Медея вдруг заплакала. До этого она не плакала никогда — разве что в самом раннем детстве. И не заплачет никогда больше. Но тогда… Царь Ээт заметил слёзы дочери и приказал слугам отвести её во дворец. Грозный властитель Колхиды не мог стерпеть, что его дочь плачет, видя, как казнят тех, кто решился восстать против него.

Уже подойдя к дворцовым воротам, Медея вдруг услышала, как дрожал голос самого смелого из казнимых. Однажды этот человек спас царя Ээта, заслонив его собой от удара меча. Теперь смельчака пытали изощрённее других, но при этом старались, чтобы умер последним. И вот, он взмолился:

— Ээт, я спас тебе жизнь, дай мне смерть, — слова гордого героя войны болели и хрипели.