К сожалению, латинское слово патриотизм мы стараемся употреблять аккуратнее — слишком затёрто оно, слишком снижено его звучание. Но, по сути дела, сегодня здесь, на этой сцене, и состоялся разговор о том высоком патриотизме, который нам, может быть, значительно проще понять через выражение Александра Трифоновича Твардовского. У него есть понятие малой родины, в которое он фактически вместил всё неизмеримое состояние духа.

Поэтому сегодня мы поздравляем не просто писателей, поэтов и критиков, мы поздравляем истинных граждан России — патриотов. Это им отведена та самая высокая роль, без которой они себя уже не мыслят и которая и делает их людьми, достойными гордости России.

И я от души поздравляю всех вас!

Дорогие друзья!

Я рад приветствовать вас в этом огромном зале!

Сегодня ровно пять лет с того дня, когда мы вместе с Петром Лукичом Проскуриным решили учредить премию "России верные сыны" — премию имени Александра Невского. Это были сложные времена распутья. Россия определялась, искала путь национального возрождения своего, национального развития. Сегодня я имею честь находиться в одном зале уже с пятым поколением лауреатов этой премии. Сидеть с ними вот здесь, так близко, — на одной сцене. Чувствовать их силу — силу любви к Родине. Эта сила как раз то, чего сегодня катастрофически не хватает России, — сила патриотизма.

И я особенно рад, что вручаю нашу премию Геннадию Николаевичу Зайцеву — человеку, отдавшему всю жизнь свою служению делу безопасности государства Российского. Да, раньше была Россия, был Советский Союз, была империя, которая держала баланс в мире. Как раз то, чего сегодня катастрофически не хватает России, чего сегодня не хватает и всему человечеству, понимающему, что такое Россия.

Мы должны обратить серьёзное внимание на нашу безопасность. Её могут обеспечить только люди, которые обладают государственным мышлением и государственной мудростью. Потому что они всю жизнь постигали эту великую науку — охраны государства. Сегодня, читая газеты спецназа, я понимаю, что нужно дать реализовать себя тем ребятам, которые прошли и проходят Чечню, другие горячие точки. Они должны быть не только востребованы, они не должны быть забыты государством. Ребята, которые шли и будут идти на смерть, должны чувствовать, что за ними стоит огромное, с большим потенциалом государство.

И я сегодня очень рад, Геннадий Николаевич, вручить вам премию "России верные сыны" за вашу книгу "Альфа — моя судьба". Это документалистика. И здесь написана правда. И я хотел бы пожелать, чтобы тот патриотизм, о котором вы в этой книге с такой любовью и самоотдачей писали, передавался бы новым поколениям, передавался бы новым защитникам Родины. Низкий поклон вам за вашу книгу, за ваш патриотизм. За то, что вы вселяете надежду и уверенность в правоте дела во всех ребят-спецназовцев, которые защищают сегодня Россию, обеспечивают её внутреннюю и внешнюю безопасность.

Виват Россия! После распятия обязательно будет воскресение.

Всё, что вы сейчас прочтёте — чистая правда. Вымысла, может, всего процента полтора, не более.

Сколько этого ни ждал частный детектив Виктор Петрович Кусов, особенно в последнее время, после того, как "органы" под благовидным предлогом отобрали у него десятизарядный ПМ, всё равно появился убийца неожиданно и в неожиданном, неудобном месте — на даче; появился в тот момент, когда Виктор Петрович, закончив работу, усадил в свой "мицубиси-спейс-вагон" жену, дочь и двух нанятых плотников и уже хотел было запускать двигатель, но неосознанно тянул время: в кустах смородины, в саду у соседа, заливался соловей — до того мощной, до того страстной была его песнь, будто за минуту до смерти, что бывший подполковник милиции, бывший начальник шестого, "бандитского" отдела РУБОПа заслушался, словно какой-нибудь студент-орнитолог, и хотел дождаться конца песни, а потому находил себе всякие мелкие причины, чтоб потянуть с запуском мотора, — тут он и появился — тот, в чёрной спецназовской маске с прорезями для глаз. Лихо вырулив из-за ближайшей лесопосадки и развернувшись в семи-восьми метрах перед носом кусовского "мицубиси", распахнув дверь своей машины, парень дёрнул с сиденья автомат АКС-74У с укороченным стволом, прозванный в народе "сучкой", и прямо с пуза, как в голливудских фильмах, повёл блестящим раструбом дула в сторону Кусова — тот успел крикнуть сидящим в машине "ложись!" и в этот же момент перехватил взгляд киллера, который был излишне самонадеянно-циничный, чуть ли не заносчиво-мальчишеский, это не был холодный, расчётливый взгляд профессионала — скорее, самонадеянного дилетанта, нахватавшегося вершков, который и сам-то, похоже, не понимал, во что сдуру ввязался, кто он реально и с кем взялся тягаться, в какую смертельную игру вздумал играть, притом с самим Кусовым, грозой криминала, и когда взгляды их пересеклись, жертвы и убийцы, что-то дрогнуло во взгляде киллера, и вместе с этим дрогнули и его руки, и дрогнуло блестящее дуло-раструб автомата, и потому первая очередь пошла ниже, чем предполагалось — тра-та-та-та-та — и пули легли по капоту и радиатору кусовского "мицубиси", который совсем по-человечьи охнул от этого и немного как бы осел; странно, — помимо воли отметил профессионально Виктор Петрович, детектив до мозга костей, как говорится, по жизни, приучивший себя замечать такие ничтожные детали и нюансы, на которые простые смертные не обращают внимания, — странно, но соловей будто бы и не слышал этих близких трескучих выстрелов, он продолжал шпарить с прежней силой: тляу-тляу-тляу! тррр! тррр! тррр! — киллер же после такой вопиюще-непрофессиональной очереди словно бы протрезвел и даже как будто слегка засмущался, он вскинул автомат к плечу, и Кусов видел теперь его взгляд, чёрный, горящий, черезь прорезь прицела, и теперь пуля должна была лететь точно в кусовскую голову, прямёхонько в глаз, в зрачок, и в то самое мгновение, когда спусковой крючок был уже тронут и почти нажат, Кусов в это мгновение резко убрал голову — одну голову — влево и в следующее мгновение почувствовал, как подзаголовник справа словно бы пропороли горячей спицей; взгляд убийцы по ту сторону прицела как будто сказал, несколько даже виновато: ничего, сейчас исправимся, — и стрелок сделал поправку на это уклонение, но в тот же миг Кусов ушёл вправо и почувствовал, как теперь уже слева от головы подзаголовник проколола горячая игла, отметив про себя: седьмая пуля, ещё двадцать три осталось в магазине, — и одновременно странным образом слыша раскаты, мощные хлыстовые стукотни и изощрённые оттолчки соловья, который как ни в чём ни бывало "кричал", как принято выражаться среди "птичников" в соседских кустах смородины: тю-лит, тю-лит, тю-лит! клю-клю-клю-клю! — и Кусов даже вспомнил, как бы само собой вошло в голову, что эти рулады у соловьятников называются "дудками", и ему совершенно не верилось, что, может, это его последние мысли, последние секунды, мгновения жизни, не верилось, вообще не укладывалось в сознании, что его могут убить, прямо сейчас, сей миг, как не верилось в это во время первого покушения, когда в него бросили гранату из-за гаражей, и она, закатившись под лавку, разворотила, расщепила её, а Виктора Петровича, который в момент взрыва закрылся пакетом с мороженым мясом, лишь посекла вскользь мелкими осколками, он тогда кинулся преследовать киллера, и стрелял в того из пистолета, который недавно у него отобрали; не верил и во второй раз, когда вторая граната разорвалась над головой, застряв-запутавшись в ветвях тополя, и тогда он тоже преследовал бомбометателя и тоже стрелял; не верилось, когда под машиной обнаружил фугас в виде двух толовых шашек, прикрепленных к днищу, — не верил и сейчас, потому что невозможно было поверить в собственную смерть, когда весь мир, всё живое пространство полнила мажорная, жизнеутверждающая, прямо-таки божественная песня, а киллер между тем приопустил автомат и рубанул длинной очередью прямо в грудь Кусову — и первую пулю он прозевал, хотя и видел, как приближалась она, похожая на крылышкующего шмеля, пуля летела ему прямо в грудь, и он попытался уйти, уклониться, но за первой пулей следовала вторая, а за второй третья — первая пришпилила к сидению куртку, вторая обожгла бок, и Виктор Петрович почувствовал, как раздирала она его мышцы, будто с треском рвали холст, третья попала в правую руку и после сухого щелчка, как по ошкуренной и высушенной на солнце палке, срикошетила в крышу, две последующих тоже закрутились пропеллерами перед самым носом, попав в руль и в зеркало заднего вида; Кусов был всё ещё жив, ибо явственно слышал, как рассыпался в кустах соловей — ирь-ирь-ирь-ирь! го-го-го-го-го! — это называется "гусачок", помимо воли, непонятно к чему припомнил Виктор Петрович, ещё вспомнил где-то прочитанное, что соловьиная песнь есть воплощение Святого Духа, который, значит, всё ещё оберегал его — для чего? — киллер в растерянности открыл левый, зажмуренный глаз, не веря в то, что после такой, в упор, совершенно убойной очереди можно всё ещё оставаться в живых, но факт был налицо и потому в побелевших глазах его плескался откровенный страх; в следующие мгновения он выпустил ещё одну длиннющую очередь — в этот раз разброс пуль был ещё большим: одна попала в наружное зеркало, другая в привод левого "дворника", две в приборную панель — потому что ствол у стрелка в руках начал уже плясать, но всё-таки одна из пуль, пятая, опять угодила Виктору Петровичу в правое запястье, точнее, он опять закрылся рукою, и снова пуля, щёлкнув по лучевой кости, ушла в обшивку, а Кусов, отметив про себя восемнадцатый выстрел, значит, осталось двенадцать патронов, опять услышал соловья: лип-лип-лип-лип! — заливался "славный птах", выдавая безукоризненную "липушку", а киллер стоял с широко раскрытыми, распахнутыми в ужасе глазами, в которых читалось ошеломлённое: не может быть! не может такого быть! — и опять он полоснул без прицеливания, и опять Виктору Петровичу пришлось изловчаться, изворачиваться, но всё-таки одна из пуль опять попала в руку, точнее, он опять словил пулю кистью, закрыв жену, как зонтиком, раскрытой ладонью — не было у него другого выбора, потому что пуля шла прямёхонько в голову жены, а после его ладони она срикошетила в потолок, да, всё-таки автомат калибра 5,45 в этом плане ненадёжная машина, успел подумать Кусов, человек может забежать в кустарник или за забор, и станет неуязвим для стрелка, пули начнут сбиваться с курса от малейших препятствий, крутилось в голове у Кусова, пока киллер вытирал обескураженно пот с бровей и поднимал виновато глаза, которые сделались у него совершенно круглые, белые, безумные — видно, он испытывал настоящий ужас, как при встрече с привидением или призраком; в отчаянии он полоснул короткой очередью ещё раз в сторону Кусова, бросил автомат с недорастрелянным, кажется, магазином в машину, прыгнул на сиденье и дал газу, все его пули пошли "за молоком", кроме самой последней, которая достала-таки Виктора Петровича; рано, видать, стал торжествовать он спасение, от последней-то как раз и не уберёгся, она вошла ему повыше правого соска, он видел, как вспухла куртка в месте попадания пули, и его при этом очень сильно, будто мешком, толкнуло в грудь и перехватило дыхание, но это было всего лишь мгновение-секунду, в следующий миг он услышал явственно и очень чётко: чричи-чу, чричи-чу, чричи-чу! клы-клы-клы-клы! — то "клыкал" соловей, пел, заливался, не переставая, не прекращая вить бесконечную верёвку жизни...