Где я? Так томно и так тревожно
Сердце моё стучит в ответ:
Видишь вокзал, на котором можно
В Индию Духа купить билет.
Вывеска… Кровью налитые буквы
Гласят – зеленная, – знаю, тут
Вместо капусты и вместо брюквы
Мёртвые головы продают.
В красной рубашке. С лицом как вымя,
Голову срезал палач и мне,
Она лежала вместе с другими
Здесь, в ящике скользком, на самом дне…
10. Анна АХМАТОВА. Прошла путь от раннего увлечения символизмом, затем вошла вместе с мужем Николаем Гумилёвым в группу акмеистов, далее уже – своей дорогой, придя к лирической эпике, к трагичности и народности в высшем смысле этого слова. "Я была тогда с моим народом, Там, где мой народ, к несчастью, был…" Голос Анны Ахматовой остаётся мужественным и в годы репрессий ("Реквием"), и в годы войны ("Мужество", "Клятва"). От интимных переживаний и любовных страстей ранней поэзии она со временем вырастает до высокой трагичности, становясь голосом народа.
Мы знаем, что ныне лежит на весах
И что совершается ныне.
Час мужества пробил на наших часах,
И мужество нас не покинет.
Не страшно под пулями мёртвыми лечь,
Не горько остаться без крова. –
И мы сохраним тебя, русская речь,
Великое русское слово.
Свободным и чистым тебя пронесём,
И внукам дадим, и от плена спасём
Навеки!
11. Марина ЦВЕТАЕВА. Гениальнейшая поэтесса России. Соединение античности и авангарда, всемирности и русскости. Соединение трагического романтизма с народной сказовостью и фольклором. Марина Цветаева писала: "народный элемент"? Я сама народ…" И была права более, чем многие другие поэты. Несомненным шедевром двадцатых годов стал её сборник стихов "Вёрсты" Воспевала белую армию в "Лебедином стане", и в то же время представляла Владимира Маяковского в 1928 году в Париже, к которому творчески была близка более, чем многие его соратники. Чувственный, предельно искренний лирик и при этом всегда гражданский поэт. Всю жизнь искала предельную истину, с ней и ушла из жизни, навсегда оставшись в русской поэзии.
На страшный полёт крещу Вас:
Лети, молодой орёл!
Ты солнце стерпел, не щурясь, –
Юный ли взгляд мой тяжёл?
Нежней и бесповоротней
Никто не глядел Вам вслед…
Целую Вас – через сотни
Разъединяющих лет.
12. Осип МАНДЕЛЬШТАМ. Начинает как символист, близок Вячеславу Иванову, но вскоре с образованием гумилевского кружка акмеистов резко порвал с символистами. Николай Гумилёв писал, что Мандельштам "открыл двери в свою поэзию для всех явлений жизни, живущих во времени, а не только в вечности или мгновении". Он играет эпохами, соединяя их в своих стихах, сближая отдалённое, и всё самое чужеродное начинает служить в его стихах времени. У него и русский язык становится высокой античностью. В любое время, не страшась ни власти, ни злых ветров иного пространства, он не изменяет себе. Мандельштам одним из первых бросает вызов Сталину "Мы живём, под собою не чуя страны…", но он же написал, пожалуй, одно из лучших стихотворений, посвящённых ему. До конца жизни "земля – последнее оружье" поэта.
Лишив меня морей, разбега и разлёта,
И дав стопе упор насильственной земли,
Чего добились вы? Блестящего расчёта:
Губ шевелящихся отнять вы не могли…
13. Борис ПАСТЕРНАК. Итогом предреволюционных лет для поэта стал сборник "Поверх барьеров. Стихи разных лет" (1929), для которого он переработал все свои лучшие ранние стихи, периода увлечения футуризмом. Ценил Блока, но преклонялся перед Маяковским. Его лучшие стихи как бы впитывали жизнь. С одной стороны "Какое, милые, у нас Тысячелетье на дворе?" С другой стороны, до конца дней своих активно откликался на бытие своего грозного времени, писал историко-революционные поэмы, в "Высокой болезни" вспоминает о Ленине, да и сам нашумевший роман "Доктор Живаго" – один из ликов ХХ века. Впрочем, на мой взгляд, "Стихи из романа" – гораздо сильнее самого романа. После Ивана Бунина – второй русский лауреат Нобелевской премии, впрочем, во многом по политическим мотивам.
Мы были людьми. Мы эпохи.
Нас сбило, и мчит в караване,
Как тундру под тендера вздохи
И поршней и шпал порыванье.
Слетимся, ворвёмся и тронем,
Закружимся вихрем вороньим…
14. Николай КЛЮЕВ. Мой великий олонецкий земляк. Писал вроде бы чуждый ему пролетарский поэт В.Кириллов в годы, когда от Клюева отрекались и Сергей Есенин и Петр Орешин, "Земли моей печальный гений…" В годы советской власти со своим плачем по русской деревне он казался лишним, сегодня он видится и на самом деле печальным пророком Руси. В поэме "Погорельщина" песнописец Николай свидетельствует всему миру о сожжённой "человечьим сбродом" величайшей красоте "нерукотворной России". Оценил его в своей архангельской ссылке и во многом далекий ему Иосиф Бродский. Как писал продолжатель его древнерусского лада Николай Тряпкин, "струя незримого колодца" клюевской поэзии продолжает с тихим звоном литься и сегодня. Это истинный апостол русской народной поэзии. Великая клюевская поэма "Погорельщина" была опубликована уже после смерти поэта в Томске в 1937 году.
И над Русью ветвится и множится