Хотелось бы отметить одну из последних работ художника. Это скульптурная композиция, выполненная по заказу генералов и героев России, посвящена 60-летию Победы и установлена на Волоколамском шоссе в Снегирях. Выполнена по благословению митрополита Кирилла, ныне – Патриарха Московского и Всея Руси. Скульптура посвящена Божией Матери, даровавшей нам Победу в годы Великой Отечественной войны. Работа выполнена в традиционных православных канонах. Этот значимый и строгий образ достоин истинного поклонения, поражает не только своим масштабом, но и величием.

Для творчества Елизаветы Гавриловой характерны и такие техника, как настенная роспись, флорентийская мозаика, сграффито и т.д.

Но какой бы материал ни использовал художник, какую бы тему ни решал, для Гавриловой всегда характерны высокий профессионализм, знание темы, творческий подход к её решению и позитивные направляющие, которые делают творчество художника современным, интересным, актуальным.

Елизавета Николаевна Гаврилова – художник, создающий свою школу в изобразительном искусстве, имеющий учеников и продолжающий поиск новых выразительных средств.

Россия – огромная полицентрическая страна, поэтому единый стиль в культуре, поведении, укладе жизни немыслим. Елизавета Гаврилова – русский человек, корни её предков уходят в ХV век, для неё исконно русский стиль – основа жизни. Развивая лучшие русские традиции в искусстве, она привлекает новые формы и средства художественной выразительности, расширяет полифонию красок и усложняет симфонию форм.

Вызов XXI века – сложнейшая технология и культурная проблематика. Творчество Елизаветы Николаевны Гавриловой – святой родник, очищающий душу, рождающий у зрителей светлые мысли, чистые чувства и желания, побуждающий людей на благородные, бескорыстные поступки. А потребность в духовной красоте – есть веление нашего времени.

Владимир Малявин СВЯТАЯ ЗЕМЛЯ

ПАЛЕСТИНА. СВЯТОЕ ПРОСТРАНСТВО

Первое впечатление об Иерусалиме обманчиво. Кажется, что видишь перед собой мать городов, пуп Земли, вобравший в себя все племена, языки, веры и вместе со временем растущий. Вавилон без претензии строить башню до небес, вполне довольный своим земным устроением. На самом деле, чтобы понять Иерусалим, на него нужно смотреть "в свете пустыни". Пустыня в Палестине повсюду, все обступает, всюду жарко дышит в затылок, всем незримо повелевает. Она, как правильно сказано в русском фольклоре, есть мать-пустыня: первозданная стихия, условие и возможность всякого жизнеустройства. Это она передала, внушила Иерусалиму его открытость всем культурным мирам, способность вбирать в себя все жизненные уклады. Здесь, на Святой Земле, "в начале была пустыня". Мать-Пустыня не знает искушений. Её единственное искушение – выход из неё. Каждое человеческое селение несёт в себе частицу этого отступничества от материнского лона пустыни. И недаром здешняя пустыня – родина великих религий. В ней всякий мирской человек невольно чувствует своё отступничество от пустыни и оттого бессознательно ищет прощения.

Иерусалим и пустыня связаны отношениями как бы симбиоза, любви-ненависти. Пророки и аскеты уходили из Иерусалима и проклинали его. Но делали это именем самого Иерусалима и ради него. Они даже могли назвать свое пустынное жилище Новым Иерусалимом. Как симптом пустыни Иерусалим открыт всем событиям и преображениям. И живёт он собственной будущностью, оправдывается неведомым Новым Иерусалимом.

Пустыня Иудейская гориста. Прямоугольными шапками выстроились в ряд вершины её невысоких гор. Отвесными, размашисто вырубленными уступами падают вниз их склоны. Есть где укрыться от ветра и солнца, есть откуда сочиться влаге. Обходя святые для христианина места в Палестине, понемногу начинаешь понимать тайну и пустыннического уклада, и странного сцепления пустыни и великого города. Исток этого сцепления – особая преемственность пустыни и пещеры. Пустыня ставит границу земной жизни, бросает ей невыносимый вызов вечности. Пещера, как мировая утроба, рождает жизнь – и в Назарете, и в Вифлееме, и у Гроба Господнего, и даже в месте искушения Христа, которое оказывается не открытой пустыней, а гротом в горе. Пустыня – внешнее пещеры, пещера – внутреннее пустыни. Они продолжаются друг в друге как две стороны ленты Мёбиуса. Их соотнесённость создаёт или, говоря по-научному, "структурирует" некое символическое пространство в форме восьмёрки, в своём роде замкнутое, в себе полное, где всякая вещь несёт в себе свою антитезу, где исход всегда есть также вход, глубина сходится с поверхностью. Предельная распахнутость пустыни или, как выразился один пустынник, её "страшная нагота" соприродна абсолютной сокровенности пещеры. Взаимное же уступление пустыни и пещеры есть действие принципа самосокрытия, самооставления, которым творится духовное пространство.

Жизнь духа есть движение по траекториям этой виртуальной сферы. Движение, как всегда в сфере, одновременно поступательное и возвратное, центробежное и центростремительное. Чем больше мы выходим здесь вовне, тем больше погружаемся вовнутрь. Это движение в своём пределе есть динамический покой. Метафизика христианской Троицы как перихоресиса, неуследимо быстрого кругового движения – лучший умственный образ духовного бытия. У этого круговорота есть горизонтальные, даже чисто географические проекции. Даже странствия Христа, отмечающие главные вехи его провиденциального пути, его перемещения в пустыню и обратно, описывают некие таинственные полукружия, словно перед нами – кольца некой спирали самовозрастания духа. Как бы свёртываются спиралью вокруг невидимой оси ранние христианские карты Святой Земли. Есть у этого бытийного круговорота измерение историческое. Города Палестины – настоящие археологические кладовые, насчитывающие десятки культурных слоев. С Иерусалимом в этом плане особенно соперничает Иерихон. В Палестине понимаешь: место свято потому, что оно вместительно. Здесь народ предстаёт в своём исконном образе – как нарост. Но эта иерихонская и даже иерусалимская всевместительность пока что земная, ветхозаветная. С христианством открывается в ней измерение духовное, запредельное. Странное чувство охватывает, когда идёшь Крестным путём Христа в Иерусалиме. Точно определены места исторических событий, но сами-то места значимо отсутствуют, изменены неумолимым временем почти до неузнаваемости и теперь доступны, скорее, в мыслях и чувствах. За много веков многие благочестивые люди каждый по-своему внесли свой вклад в увековечение и украшение следов божественного присутствия, но подлинная тайна этих мест пребывает как раз вне этих нагромождений истории. Более того, тщетными и даже жалкими выглядят эти человеческие усилия перед оглушительной истиной богочеловечества. Люди, повторю свою любимую мысль, велики не тем, что сделали и делают, а тем, что они не совершили и что есть в них, может быть, вовек несвершаемого. Но это-то обстоятельство и делает их близкими и даже равными друг другу. Так открывается глубинный смысл заповеди о любви к ближнему: любви, питаемой тем, чем никто из смертных не обладает.

Заключим: самоотсутствие места как раз даёт простор для самовозрастания духа, его вознесения в трансцендентную высь. Для христианина земной Иерусалим – только трамплин для взлёта к небесному граду. И не примечательно ли, что в старом Иерусалиме нет ни отдельного христианского квартала, ни даже узнаваемых признаков христианского быта, не считая, конечно, храмов и отдельных архитектурных деталей вроде построенных крестоносцами крытых галерей? Дебри истории искуплены и упразднены Христом.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: