– Такими просвещенными путями, – сказал чей-то голос в самое ухо Мартину, – выходят наружу бурные страсти моего отечества.

Мартин невольно обернулся и увидел бок о бок с собой худосочного черноволосого джентльмена со впалыми щеками, узенькими моргающими глазками и странным выражением лица, не то хмурым, не то наглым, как могло показаться с первого взгляда. В самом деле, даже при ближайшем знакомстве трудно было бы определить это выражение иначе, как смесь грубой хитрости и высокомерия. Джентльмен нахлобучил на голову широкополую шляпу, чтобы придать себе более ученый вид, и скрестил руки на груди, для большей внушительности. Он был одет довольно плохо – в синий сюртук чуть не до пяток, в короткие широкие штаны того же оттенка и выцветший рыжий жилет, из-под которого вылезала почерневшая плоеная манишка, силясь уравняться в гражданских нравах с прочими статьями туалета и тоже поддержать Декларацию Независимости.

Он полусидел, полулежал, развалясь на фальшборте и небрежно скрестив ноги, отличавшиеся необыкновенными размерами; толстая трость с крепким железным наконечником и большим круглым набалдашником висела у него на шнурке с кисточкой. Облаченный таким образом джентльмен подмигнул правым глазом и правым уголком рта и повторил с видом величайшего глубокомыслия:

– Такими просвещенными путями выходят наружу Бурные страсти моего отечества.

Так как он смотрел на Мартина, а поблизости никого больше не было, Мартин наклонил голову и сказал:

– Вы намекаете на…?

– На оплот нашей разумной отечественной свободы, сэр, повергающий в трепет иноземных тиранов, – возразил джентльмен, указывая тростью на необыкновенно грязного мальчишку-газетчика с одним глазом. – На предмет зависти всего мира, сэр, на авангард цивилизации. Позвольте мне спросить вас, сэр, – прибавил он, стукнув о палубу железным наконечником трости с видом человека, который не потерпит никаких виляний, – как вам нравится мое отечество?

– Не знаю, право, что вам сказать, – сказал Мартин. – Я еще не был на берегу.

– Что ж, я думаю, вы вряд ли ожидали видеть, – заметил джентльмен, – такие доказательства национального процветания, как вот это?

Он указал на суда, стоявшие у причалов, затем сделал широкий взмах тростью, как бы включая в свое замечание воздух и воду.

– Право, не знаю, – ответил Мартин. – Да. Думаю, что ожидал.

Джентльмен взглянул на него с проницательным видом и сказал, что ему нравится такая линия поведения. Она вполне естественна, сказал он; как философ, он любит наблюдать человеческие предрассудки.

– Я вижу, вы привезли с собою, сэр, – заметил он. повернувшись к Мартину и опершись подбородком на набалдашник трости, – обычный груз бедствий, нищеты, невежества и преступлений – в дар великой республике. Что ж, сэр! Пусть их везут целыми партиями из Старой Англии. Говорят, когда корабль готовится затонуть, крысы бегут с него. Я нахожу, что в этой пословице много правды.

– Старый корабль быть может еще продержится год пли два, – сказал Мартин с улыбкой, отчасти вызванной словами джентльмена, отчасти же его манерой говорить – довольно странной, так как он произносил с ударением все короткие и односложные слова, оставляя на произвол судьбы все остальные, как будто считая, что слова покрупнее могут обойтись и так, зато мелочь нуждается в постоянном присмотре.

– Надежда, по словам поэта, сэр, – заметил джентльмен, – есть кормилица юного желания.

Мартин подтвердил, что ему случалось слышать, будто этой руководящей добродетели приходится нести такие чисто домашние обязанности.

– Она не выкормит младенца в данном случае, сэр, вот увидите, – заметил джентльмен.

– Время покажет, – сказал Мартин. Джентльмен важно кивнул головой и спросил:

– Ваша фамилия, сэр? Мартин сказал ему.

– Сколько вам лет, сэр? Мартин сказал ему.

– Ваша профессия, сэр? Мартин сказал и это.

– Куда вы направляетесь, сэр? – осведомился джентльмен.

– Право, – сказал Мартин, улыбаясь, – не могу вам сообщить ничего удовлетворительного на этот счет, я и сам еще ничего не знаю.

– Вот как? – заметил джентльмен.

– Да, – сказал Мартин.

Джентльмен сунул трость под мышку и осмотрел Мартина с головы до ног, весьма пристально и внимательно, чего не удосужился сделать до сих пор. Закончив осмотр, он протянул правую руку и, обменявшись с Мартином рукопожатием, сказал:

– Меня зовут полковник Дайвер, сэр. Я редактор «Нью-йоркского скандалиста».

Мартин отнесся к его словам настолько почтительно, насколько этого требовал характер такого интересного сообщения.

– «Нью-йоркский скандалист», сэр, – продолжал полковник, – как вам, надеюсь, известно, является органом аристократии в этом городе.

– Ах, так здесь есть и аристократия? – сказал Мартин. – Из кого же она состоит?

– Из разума. – ответил полковник, – из разума и добродетели. А также из необходимого к ним дополнения в этой республике – из долларов, сэр.

Мартин был очень рад это слышать и уже не сомневался, что скоро станет большим капиталистом, если разум и добродетель неизбежно приводят к накоплению долларов. Он только что собрался выразить свою радость по этому поводу, как его прервал капитан корабля, который подошел пожать руку полковнику, и увидев на палубе хорошо одетого пассажира (Мартин сбросил свой плащ), пожал руку и ему. Мартин сразу вздохнул свободнее, так как, невзирая на признанный авторитет ума и добродетели в этой счастливой стране, он почувствовал бы себя глубоко униженным, если бы выступил перед полковником Дайвером в жалкой роли трюмного пассажира.

– Ну, капитан! – сказал полковник.

– Ну, полковник! – воскликнул капитан. – У вас замечательно бодрый вид, сэр. Вас прямо не узнать, это факт.

– Как шли, капитан? – осведомился полковник, отводя его в сторону.

– Что ж, шли довольно прилично, сэр, – произнес, или скорее пропел, капитан, истый уроженец Новой Англии[48], – довольно прилично, принимая во внимание погоду.

– Да? – сказал полковник.

– Да, можно сказать, – ответил капитан. – Я только что послал к вам в редакцию юнгу со списком пассажиров, полковник.

– Может быть, у вас найдется еще один юнга, капитан? – спросил полковник тоном, довольно близким к суровости.

– Хоть десяток, если вам потребуется, полковник, – отвечал капитан.

– Один мальчик средних размеров, может, донес бы дюжину шампанского до редакции, – в раздумье произнес полковник. – Кажется, вы сказали, переход был вполне приличный?

– Да, сказал, – был ответ.

– Это совсем близко, рукой подать, – продолжал полковник. – Я очень рад, что вы шли вполне прилично, капитан. Не беспокойтесь, если у вас не найдется больших бутылок. Мальчик может принести и две дюжины, прогуляется два раза вместо одного. Так переход был первоклассный? Да?

– Самый что ни на есть, – сказал капитан.

– Я в восторге, что вам везет, капитан. Вы могли бы одолжить мне заодно штопор и полдюжины стаканов? Как бы ни вооружались стихии против замечательного пакетбота моей страны «Винт», сэр, – сказал полковник, оборачиваясь к Мартину и размашисто чертя тростью по палубе, – и туда и обратно он идет с исключительной быстротой!

Капитан, у которого в эту самую минуту в одной каюте роскошно завтракала «Помойка», а в другой допивался до бесчувствия добродушный «Клеветник», любезно простился со своим другом полковником и побежал отправлять ему шампанское, отлично зная (как не замедлило выясниться), что если ему не удастся умилостивить редактора «Нью-йоркского скандалиста», то не пройдет и дня, как Этот властитель очернит его с пароходом вместе, – крупным шрифтом, – а быть может, заденет и память его матушки, которая умерла всего двадцать лет тому назад. Полковник, оставшись вдвоем с Мартином, не дал ему уйти и предложил показать город, из уважения к тому, что он англичанин, а также рекомендовать ему, если он пожелает, приличный пансион. Но прежде всего, сказал полковник, он просил бы оказать ему честь: посетить редакцию «Скандалиста» и распить бутылочку шампанского, лично им привезенную из Европы.