- Это прекрасно! - воскликнула Женевьева, осматривая столовую. - Я никогда не видела обои такого сочного оттенка. Это абрикос?

- Что-то в этом роде, - откликнулся Тобиас.

Он следовал за ней с лампой Арганда[8], держа ее так, чтобы Женевьева могла смотреть на стены, а он мог смотреть на нее. Волосы Женевьевы были намного прекраснее, чем обивка стен. Абрикосы и подсолнухи, смешанные с небольшим количеством сливок. Ее лицо оставалось столь же восхитительным, как и в его воспоминаниях, особенно ее серо-зеленые глаза. В них все также пылала страсть, которая в ранней юности дополнялась наивным простодушием. Теперь же эта пылкость чувств смешивалась с соблазнительным намеком на нечто большее.

- Конечно, вам необходима мебель, - продолжила она. - Я знаю одного краснодеревщика, Джорджа Баллока[9], на Тентерден-стрит, у которого можно приобрести красивые вещи.

- У меня уже есть кое-что из мебели, ее скоро доставят из Индии, так же как ковры, чайные принадлежности и некоторые другие мелочи.

- О, это замечательно! У моей подруги Кэролы есть великолепный ковер из Индии таких ярких цветов, как на кашемировой шали[10].

- Я надеюсь, что моя жена придаст всему этому новый блеск, - сказал Тобиас, входя за Женевьевой в бальный зал.

- Ваша жена? - спросила она. - Но вы должны приобрести хоть какую-то мебель уже сейчас. Вы же знаете, что нельзя найти жену вот так в один день.

"Нельзя?" - подумал Тобиас, любуясь видом ее очаровательной круглой попки, в то время как она подалась вперед и с усилием дернула одно из высоких окон, находящихся в комнате.

- Они открываются? - спросила Женевьева.

- Они выходят в сад, - ответил он, подходя к ней и резко поворачивая ручку окна. Оно распахнулось, и легкий порыв ветра принес с собой ночные ароматы.

- Как восхитительно пахнет! - воскликнула Женевьева.

- Это жимолость[11]. Она распускается по ночам. - Он не стал уточнять, что именно этот сад заставил его купить и весь дом. Ему не хватало буйной красоты индийских цветов.

Женевьева танцующей походкой миновала двери и окунулась в ночь, и в этот самый момент Тобиас понял, что она ни капельки не изменилась за прошедшие годы. Возможно, она и приобрела элегантность tres-grande dame[12], но в ней все еще чувствовался избыток неудержимой жизненной энергии, который и заставил ее сесть с ним в карету в свои восемнадцать лет. Он никогда не забудет тот миг, когда увидел ее впервые. Это случилось на скучнейшем из вечеров, посетить который своих троих сыновей заставил их отец, поскольку был должен отцу Женевьевы достаточно много денег. Дерби Старший задолжал очень существенные суммы всем, кому было возможно в пределах пятидесяти миль от их дома.

- Если один из вас сможет жениться на его девчонке, - напутствовал их отец, - мы схватим удачу за хвост.

Тобиас полагал, что данный комментарий по большей части адресовался Саймону, его старшему брату. Саймон являлся наследником отца и уже был самым безукоризненным и изысканным джентльменом, чем любой другой по их сторону от Лондона. Принимая во внимание, что он и Джайлс слыли известными в округе драчунами, едва ли их можно было заманить в бальные залы. Они всего лишь являлись младшими сыновьями закоренелого игрока, который всегда проигрывал. Какой отец захотел бы такого зятя?

Зато она захотела. Он отправился на вечеринку, приготовившись вынести двадцать минут пустопорожних напыщенных разговоров, и вдруг увидел девушку, стоявшую возле фортепьяно и смотревшую на него. Женевьева оказалась самой красивой из всех когда-либо виденных им женщин. Ему потребовалось ровно две секунды, чтобы пробраться от двери к ней поближе, и как только ее зеленовато-серые глаза улыбнулись ему, он пропал навсегда. На ее лице читались явный интерес, удовольствие и... желание. Возможно, он тогда был очень молод, но совсем не глуп.

Три часа спустя они украдкой покинули дом со всеми его и Джайлса деньгами, лежащими в кармане Тобиаса... Еще час спустя они мчались по дороге в наемном экипаже... А спустя еще шесть часов отец Женевьевы нагнал их. Но до этого...

Да, у него были годы, чтобы вспоминать о том, что произошло за эти шесть часов.

Ему все еще трудно поверить, что он снова видит Женевьеву. Вот она, стоит возле белоснежной жимолости, купающейся в лунном свете. И, похоже, вовсе не жаждет вновь отправиться с ним в Гретна-Грин. Она считает, что влюблена в Фелтона. И этот ублюдок, очевидно, настолько в ней уверен, что даже ни на минуту не задумался, отсылая ее домой с соперником. Но ведь это она целовала его в карете. А теперь Женевьева делает вид, что данного эпизода никогда не существовало, но каждая частичка тела Тобиаса уверяла его в обратном.

- Ваши волосы все также исключительно красивы, - сказал он, протягивая руку, чтобы дотронуться до них. Длинные вьющиеся пряди сбегали вниз по ее спине, переливаясь всеми возможными оттенками от коричневого до золотого, словно бурые камни смешали с золотом.

Она обернулась, ветка жимолости прильнула к ее лицу.

- Этот сад стоит целого дома! - воскликнула она, не обратив никакого внимания на его комплимент. Он помнил, что лесть ее никогда не интересовала.

- Вы знаете, за что жимолость получила свое название? - спросил он.

- Нет, - ответила она, и в ее глазах сверкнул интерес.

Он сорвал один цветок и шагнул к ней ближе.

- За то, что ее цветы имеют сладкий вкус[13], - сказал он, слегка касаясь белыми лепестками ее губ.

Она нахмурилась.

- Очень смешно. Это всего лишь цветок. Кому придет в голову есть цветы.

Он перевернул растение и показал ей его самое узкое место.

- Вкусите это, Женевьева.

- Я прошу вас прекратить обращаться ко мне так неофициально! - резко высказалась она, явно полная любопытства, но не желающая никакой интимности.

Тобиас провел узким соцветием по линии ее губ.

- Насладитесь же.

Его голос был таким же низким и густым, как серо-синее небо над ними.

- Я не ем цветов! - упрямо твердила она, отталкивая его руку.

- Это делается так. - Он поместил цветок между своими губами, и капля сладкого нектара скатилась ему в рот. - Вот так, попробуйте. - Он положил свою большую ладонь ей на затылок, на эти великолепные волосы, и подтянул ее к себе. - Ну же, попробуйте!

Его губы коснулись ее, затем приоткрылись, приглашая вкусить цветочный нектар, и она... - о, его Женевьева никогда не станет сопротивляться такому подарку - ее язык с тихим вздохом проскользнул в его рот. Сладость цветка ушла, но сладость губ Женевьевы могла заставить его наслаждаться ею всю ночь. Жимолость оказалась между их телами, зажатая между его грудью и ее. Руки Женевьевы взлетели к волосам Тобиаса и притянули его ближе.

Желание пробежало по его венам, как тягучий мед, как пьянящий аромат смятых цветов. Он обхватил лицо Женевьевы ладонями и поцеловал ее бесконечно долгим поцелуем, молча и страстно задавая вопрос, на который не имел никакого права.

Голова у Женевьевы закружилась, и она снова перестала о чем-либо думать. Здесь и сейчас был только Тобиас, и вкус его рта, и ощущение его рук на лице, держащих ее так нежно и ласково, словно она была некой драгоценностью, в то время как его губы производили разрушающие ее действия. Тело Тобиаса было большим и горячим, через шелк своего платья она чувствовала все выпуклости его железных мускулов, а также... также некие выпуклости, приносящие наслаждение. Ощущения были очень смутными, основанными на поцелуях тех кратких шести часов, закончившихся несколько лет назад. Но память о них неумолимо к ней возвращалась: твердость тела Тобиаса, и нечто похожее на ворчание, рождаемое его горлом, и способ... да, способ, которым он обхватил ее своими руками и затем уложил на сиденье кареты. За исключением того, что вместо жесткого сиденья под ней вдруг оказался мягкий ковер из травы, а вокруг чувствовался запах цветов, и слышалось неясное пение какой-то птицы, забывшей вовремя лечь спать.