- Ведь отчего, собственно, мы бедны, господа? Отчего в бюджете не хватает денег ни на оборонку, ни на учителей, ни на замерзающее Приморье? Климат, господа! Во всем виноват проклятый российский климат. Генерал Мороз, знаете ли. А вовсе не Березовский с Гусинским, не Абрамович с Мамутом.

Неужели еще не догадались, что именно так вам и скажут завтра, когда ограбленные и обмороженные придут в Москву (дай Бог, чтобы пришли!) требовать тепла и света? Когда бредовые фантазии Грефа о триллионных иностранных инвестициях обернутся пшиком, своих денег у правительства не окажется, а отвечать ревущей толпе придется. Вам расскажут о генерале Морозе, похоронившем надежды "благородных реформаторов" - и ваши денежки вместе с ними. И что вы будете делать - сами восторженно соглашались с тем, что Россия "неконкурентоспособна", бедна и вообще - "ледяной континент"? Вот и сидите на льду вместе с пингвинами, отрясая снега с Полярного круга!

Я не пересказываю Паршева и Хорева. Я говорю о том, как будет и с п о л ь- з о в а н а их теория. Для оправдания капитализма она пригодна не менее чем для апологии советского строя.

Да, кстати, а почему вы решили, что А. Паршев защищает социализм? Он язвительно пишет о "неумехах"-демократах. Но разве это означает апологию социализма? И разве "демократы" такие уж "неумехи"? А мне-то казалось - в р а г и, ловкие и безжалостные...

"В книге А. П. Паршева на основе богатого и многообразного фактического материала доказано, что путь, на который десять лет назад встала страна, привел бы, в общем и целом, к таким же результатам и в том случае, если бы никаких "врагов" в ее "руководстве" не было", - утверждает один из его сторонников. Позвольте не согласиться! Не для того, чтобы защитить путь, проложенный Ельциным (сам я решительно за тот, что можно условно назвать "китайским" - построение многоуровневой экономики). Но есть стратегические просчеты, а есть и элементарное воровство с прямым вредительством в придачу. Почему бы вредителям не ответить за свой вклад в организацию катастрофы? И если под руководством А. Чубайса только с марта по декабрь 2000 года капитализация РАО ЕЭС упала с 10 до 4 млрд долларов - более чем в д в а р а з а, кто должен отвечать - некий "путь" или вполне конкретный Анатолий Борисович Чубайс?

В любом случае - не русский климат.

К сожалению, в числе моих оппонентов оказался Вадим Кожинов. Вот ведь как - мы были знакомы 23 года, почти четверть века. Помогали друг другу (я гордился его помощью и радовался, что сам мог помочь). Вадим Валерианович рекомендовал меня Ю. Селезневу, так я оказался в "Нашем современнике". А я, после длительной размолвки Кожинова с Викуловым (из-за скандала в ЦК, вызванного публикацией статьи "И назовет меня всяк сущий в ней язык..."), помог возвращению Вадима Валериановича в журнал, убедив С. Викулова опубликовать его статью о романе "Дети Арбата", сразу же ставшую знаменитой. Кожинов написал предисловие к моей книге "Россия над бездной", я - рецензию на его сборник (первую после опалы) и опубликовал ее в "Литературной газете": по тем временам акт ритуальный, означавший, что писатель официально прощен. Разумеется, все это делалось не по принципу: ты мне - я тебе, а на основе взаимной симпатии. Два года назад В. Кожинов предложил мне совместно выпустить книгу по истории XVI-XIX веков, чтобы замкнуть цикл его работ по истории России...

И вдруг - резкая отповедь в первом номере нашего журнала за 2001 год. И внезапная смерть, превратившая ее в точку, поставленную в четвертьвековом общении. Впрочем, не совсем так: будто предчувствуя скорую гибель, Вадим Валерианович позвонил мне вечером 31 декабря, говорил, что жалеет, если статья задела меня, заверял, что его отношение ко мне не изменилось. Разговор коснулся деталей, и я сказал о фактических ошибках в его статье (при энциклопедической образованности В. Кожинов был все-таки незнаком с китайским материалом). "Ну, значит, еще посмотрим!" - весело подытожил он.

Ах, Вадим Валерианович, если доведется встретиться т а м, я не стану препираться с Вами по поводу максимума январских температур и экономической цифири. Но и Вы, надеюсь, не будете спорить с тем, что "Родину любить надо!"

Если статья В. Кожинова меня огорчила, то упоминание о "Дао Тун" в газете "День литературы" разозлило. Критик Н. Переяслов не счел нужным сказать хоть что-то о статье, кроме того, что она написана благодаря помощи руководителя Иностранной комиссии СП О. Бавыкина, организовавшего поездку в Китай. Впрочем, та же участь постигла и трилогию Ю. Кузнецова "Путь Христа". Оказывается, и она любопытна тем, что обязана рождением Олегу Митрофановичу. Я рад, что критик воздал должное энтузиасту развития международных писательских связей, но, думаю, похвала прозвучала бы весомей, если бы Переяслов потрудился раскрыть какие-то достоинства работ, появившихся на свет благодаря Бавыкину.

А если серьезно - это не критика, а хулиганство. Причем с "демократическими" корнями. Именно так писала о нас демпресса. Теперь пишут свои, превращая произведения в ничто, пыль под солнцем. О понимании хотя бы основной мысли говорить не приходится. Тем более о раскрытии всего замысла, споре с ним, а быть может (еще чего!), и пропаганде полюбившихся идей.

А ведь есть еще и художественная сторона. Да-да, п о э т и к а п у б л и - ц и с т и к и. Мы настолько обделены профессиональным вниманием, настолько затурканы, что боимся и заикнуться о ней. А многие публицисты и сами считают, что эстетика - это в ремесле лишнее. О публицистике не говорят на писательских собраниях. Среди многочисленных литературных премий фактически ни одной, присуждаемой за этот жанр.

А между тем, если у литературы последних десяти лет и были какие-то достижения, то это работы публицистов. Рушатся государства, вкривь и вкось идут судьбы людей и целых поколений. Кто запечатлел эту трагедию? Проза? Поэзия? Отчасти - но на периферии жанра: в кривом зеркале триллеров и на тусклой поверхности декларативных стихов. Подлинные художники интуитивно остерегались впускать в свои произведения хаос, для выражения злободневных эмоций пользуясь публицистическим жанром, как Валентин Распутин. Предусмотрительно: хаос, если его впустить в поэзию и прозу, начинает разъедать их изнутри. Искажать характеры и лица, нарушать художественные пропорции, самое искусство из цели обращать в средство, да и то не исцеления, а распаления души.

И лишь публицистика отважно кидается в хаос, преображая обжигающую плазму в слово призыва, скорби, сострадания. Она спускается в этот ад, не потому что неуязвима - потому что забывает о себе, вместив чужие страдания и надежды.

Публицистика - часть литературы. Причем изначальная. Ее исток. Во всяком случае, так сложилось в русской словесности. Первые наши произведения "Слово о Законе и Благодати" митрополита Илариона, "Повесть временных лет", "Слово о расслабленном" епископа Кирилла Туровского, "Слово о погибели Русской земли". Что это, как не публицистика? А вершинные создания наших учителей-византийцев - сочинения святых отцов и исполненная мрачной силы "Хронография" Михаила Пселла?

Но если публицистика - это литература, то и оценивать ее надо по законам эстетики. Для начала хотя бы понять, что статья или книга - не только сумма идей, но и система образов, символов, смысловых и эмоциональных доминант, художественно выразительное чередование аналитики, диалогов, лирических отступлений и "зонгов" у края рампы. Что у каждого настоящего публициста - свой стиль, свои композиционные приемы, свой язык.

Когда я начинаю работать, главное - найти тон, нечто вроде музыкальной тональности. Пока я не найду его, я не сажусь за письменный стол. Иногда поиски длятся месяцами, материал собран (разумеется, сбор данных - основа подготовительной работы), идеи сформулированы, но нет самого главного - первого выдоха, который как бы вдохнет жизнь в статью, определит ее развитие, весь ход разговора с читателем.